Глава 66. И в Никаро бесчинствует реакция  

Не успели допить до дна - в кузов заглянул Вовик:

- Идемте, амиги, ко мне - кушать подано.

Симонов беспомощно и виновато взглянул на Аржанова - он улыбнулся железными зубами и кивнул своей плешивой, умной головой: «Валяй, я покараулю...»

- Договорились же у Аксентьева с Мокросовым, - сказал Симонов, спрыгнув через задний борт на землю, и они пошли, разговаривая  на ходу.

- Переиграли. У Захарыча с Мокросовым блока коммуниста и беспартийного не получилось – грызутся, - давал вводную Вовик. - Мокросов же законник - не пьет, не курит, женщине предпочитает освобождение своею собственной рукой. Захарыч бабенку завел, а Мокрос им не дает сношаться. И к тому же он обижен на весь белый свет: его чинуши крепко кинули. Из Москвы ехал на должность инженера, а в Гаване ему предложили подписать контракт на техника. И в нем взыграло ретивое: как так, в Союзе я главный специалист, а здесь - техник! Ну, услыхал ответное предложение: не согласен - мотай обратно в Сибирь! Сдался - поехал в Моа. А сейчас пишет жалобы во все концы. Скорее всего, его должность кому-то продали - и кто теперь захочет в этом говне копаться?.. А Захарыч со своей бабой крепко подзалетел. Но пусть он тебе сам об этом расскажет.

Солнце стояло в зените и лавиной своей ядерно-протуберанцевой энергии палило нещадно все, что находилось на этом клочке планеты, - море, землю, дома, собак и кошек. А главное голову - она у Симонова прямо докрасна раскалилась, пока они поднимались по бетонной лестнице на террасу, где стояла бетонная четырехэтажка Вовика - почти такая же, как в Моа, на два или три подъезда.

Квартира находилась на последнем этаже, и прогретая светилом плоская крыша щедро делилась своим теплом с нижерасположенной средой. Открытый балкон гостиной и распахнутая дверь на кухонный балкон прохлады не добавляли. Порадовал только стол: он уже был накрыт, и за ним светились родные и милые лица сибиряков - очкариков Аксентьева и Якушева и добродушный обветренный океаническими штормовыми шквалами и норильскими вьюгами грубоватый лик отставного матроса времен ВОВ и бывшего зэка Краслага Лени Климухина.

За то, что Лене повезло поплавать с американцами на ленд-лизовских кораблях по просторам Тихого океана от порта Ванино до Аляски и обратно, его - в целях профилактики от тлетворного империалистического влияния бывших союзников по борьбе с «коричневой чумой» - красные чекисты отправили после войны на десятилетие в Норильск. Там он пяток лет находился на положении расконвоированного зэка и занимал почетную должность водолея - дежурил на водонапорной башне и заливал водой паровозы. Но с должностью не справился: однажды, пригретый раскаленной «буржуйкой», уснул в дежурке и прозевал момент, когда несознательная вода переполнила бак башни, хлынула через верх и удивительно быстро замерзла на пятидесятиградусном морозе, образовав наледь площадью с гектар. При этом сплошным льдом покрылась и сама башня, превратившись в сказочно прекрасное произведение заполярного искусства.

Однако это творение природы и спящего гения почему-то пришлось не по нутру лагерному начальству, и Леню прямо от тесной печурки, в которой вился каменноугольный огонь, отправили на нары в студеный барак доходяг, копавших никелевую руду в кратере рудника «Медвежка»... Правда, ему вскоре, года через три, крепко повезло. В марте 53-го откинул ласты на своей даче Еська Сталин, и Климухина как человека образованного отправили в одну из тогдашних «шарашек» - в Красноярское ОТБ - особое техническое бюро, где трудились академики, доктора и катээны и просто инженеры. Они, искупая свою вину, хором - на высоком патриотическом подъеме - проектировали научно-техническую базу коммунизма.

Леня встал за кульман, чтобы приблизить наш народ к заветному горизонту. Тем более, что он был не за горами. А в декабре того же года Леня Климухин, добрый и веселый парень и доныне редко снимавший матросский тельник, оказался на свободе и был года через два реабилитирован.

Свободу он использовал очень рационально. Для начала немедленно женился на прекрасной девушке Наде - она была вольнонаемной в той же шарашке. А дальше... Еще до войны он окончил электромеханический техникум, и с американцами плавал электромехаником, поэтому и после лагеря он учился во Всесоюзном заочном институте тоже на электромеханика.

А, выпив, любой танец - вальс, фокстрот, танго - превращал в матросский танец «яблочко», чем и прославился в Никаро. Когда он выходил в центр зала здешнего кафе «Los constructores», все кубинцы прекращали bailar - танцевать, становились в круг и, хлопая в ладоши, визжали от восторга. Леонида это внимание вдохновляло на головокружительную импровизацию. Экс-матрос носился по кругу лихими виражами, выдавая бесчисленные коленца и отбивая чечетку под карнавальные соны. Его искусство служило противовесом плавным и гармоничным телодвижениям кубинских братьев и сестер.

После нескольких подобных гастролей Климухина вызвали на заседание партбюро группы «Никель» и сделали строгое предупреждение. Ибо своими танцами он принижает достоинство советского человека как носителя всего нового, передового. И посему публичные выступления с «яблочками», «цыганочками» и даже с «барыней» он должен прекратить! А для этого просто пить надо меньше. Не мальчик, мол, - уже под шестьдесят...

- Итак, - бодренько вскрикнул заправский тамада и здешний парторг Захарыч, - начнем нашу маевочку. Первый тост, конечно же, за нашего гостя и земляка Александра Симонова, Сачу, как его зовут туземцы - кубаши и кубашки. За тебя!

Махнули по первой «канея» и принялись за непревзойденный борщ, сваренный Вовиком. Кулинаром он был отменным. И поэтому, оказывается, Захарыч, пользуясь своими полномочиями, предоставленными ему партией, отпустил Вовика с работы сразу же после посещения Симонова офисины «проектистас».

- А что Мокросова нет? - спросил Симонов. - Наверное, и здесь идет своим путем?

- Да ну его на! - сам понимаешь, куда. Вечная белая ворона этот Мокросик, - слегка взбеленился Захарыч, тряся своей седеющей головой с остатками кудряшек на кумполе. - Дурак я старый - и на хрена его с собой поселил? Думал, земляк, и хоть здесь-то найдем общий язык. А он: не пей, баб не води, питаться будем отдельно! Видел, какой худой - кожа да кости - и жрет последний хрен без соли: на «Москвич» копит со своего технарского аттестата. Я ему: Владик, да мы же однова живем! К чему себя голодом морить, онанировать втихомолку? И на «Москвич» тебе хватит - все равно больше установленного лимита чеков не получишь. И на тряпки тоже - для твоей пухлой Марфутки. И мчачу можем поставить. Нет, живет как отшельник в пустыне.

- Очень передовые у вас взгляды, парторг! - прервал Симонов монолог Захарыча. - За это стоит выпить - за баб-с!

- Да он же мертвого в доску затрахает! - проглотив ром, медленно, задумчиво и сипловато начал свою обвинительную речь старый матрос - узник Гулага и кавалер медали «Адмирал Нахимов». - Сейчас придем на работу - подойдет меня обнюхивать: опять, мол?.. Я продлиться еще на год хотел, а он кинулся сразу ко всему «треугольнику» - к нашему шефу Замолоцкому, вот к парторгу Захарычу, к предпрофкома Лейбовичу: нельзя его продлять, он медленно и некачественно работает - ну, всякой мутаты натравил! Как будто я ему на хер соли насыпал! Хлебало ему, что ли, начистить?

Доброе лицо мореплавателя приобрело выражение бывалого флибустьера, готового кинуться на абордаж. Да и сила в его закаленном рудничной тачкой, добровольной каторгой на своей даче и принудительной повинностью на колхозных полях, теле накопилась не малая. В обращении с двухпудовой гирей ему равных в близком окружении не находилось. Не говоря уж о «яблочке» вприсядку в сочетании с тустепом, заимствованном у янки в неформальном общении на их лендлизовских посудинах.

- Не стоит, Леня, с говном связываться, - остановил его Гера Якушев. - Все эти бзыки идут от половой недостаточности - вот вы и грызетесь. Я поступил проще: кубашку завел - и стал добродушным. А до этого прямо удовольствие испытывал Мандру подзуживать: чо, мол, ты, техник несчастный, мне, старшему инженеру, указываешь? Тебе у меня учиться уму-разуму надо... А это ему - как репей под репицу! - аж белеет от ярости. Он же в Союзе на ступень выше стоял, кем-то вроде моего начальника был. А здесь его опустили!

У Геры Якушева, некогда брошенного матерью, бежавшей в неизвестном направлении с бывшим уголовником, был легкий и прямой характер. Воспитывался он по блату в Бугурусланском детдоме-интернате, при котором столяром работал покинутый женой отец, человек добрый и слабохарактерный.

После исчезновения первой жены он женился на вздорной бабенке, не согласной делить свою любовь между мужем и его детьми от беглой жены - пацаном и девочкой. Отец уговорил директора детдома оформить его сына и дочку на воспитание в этом учреждении. Воспитание прошло в либеральном духе. Гера никого и ничего не боялся, говорил и делал то, что думал и хотел. А все, что для других выглядело трагедией, для него было трын-травой. В его сухом смуглом теле, в карих отчаянных глазах за стеклами очков в толстой оправе бушевал святой огонь бесстрашия и свободы. И все нападки на личную независимость разбивались о его готовность пойти на костер за волю и порядочность, как он их понимал.

Нападки никаровских воспитателей от партбюро и профкома разбивались о его упрощенный юмор: «Да вы хоть член мой на пятаки порубите - я все равно таким же останусь! А что я плохого сделал? Я же не ваших жен трахаю, а кубинку по обоюдному согласию. И это нам обоим нравится. В Союз меня хотите выслать – высылайте! Только закон сначала покажите: трахать кубинок запрещено. Иначе в гробу я вас всех видел!.. В конституции этого нет, в партийном и профсоюзном уставах и уголовном кодексе – то же самое. А со своей женой я как-нибудь сам разберусь! Мне вон пишут, что к ней уже пристроился какой–то жеребчик».

Якобы так заявил бугурусланец Гера на допросе, устроенном «треугольником» по поводу его открытого взаимодействия с кубинкой Марией, такой же бесшабашной жрицей свободной любви.

Марию тоже подвергли морально-психологической проработке в местном комитете защиты революции и унизительному, назойливому домогательству: как, мол, ты даешь этому тощему советику в очках - за так или за «регалы» и «динеры» - подарки и деньги?.. Мария повела, по ее словам, себя дерзко: какое вам дело до моей личной жизни? Я изучаю советский опыт построения социализма из первых рук. А не нравится - отошлите меня в Гавану к родителям. Свои три года после окончания университета в здешней больнице я почти отработала. А пока не уехала - буду встречаться с моим amigo sovietico

 

Предыдущая   Следующая
Хостинг от uCoz