Глава 64. Торговля и секс в Никаро  

Перед отправкой грузовика, уходившего от офисины КАТа, появился Смочков с последними «цу»: старшим группы назначается Сергей Лянка как лицо, приближенное к Дуче и безупречно владеющее испанским. А Симонов и Аржанов ехали в качестве рабсилы - таскать, грузить, оберегать и охранять картонные коробки со жратвой и выпивкой, получаемой транзитом из Гаваны для моавских советиков.

- А на работу в проектном отделе, вы думаете, у меня время останется? - наехал на Дуче Симонов. - Мне только для разговоров с вашим Тупикиным потребуется не меньше двух-трех часов?

Дуче сурово задумался, глядя в землю и двигая чешуйчатой кожей на своем незначительном по объему черепе.

- Ладно, поможешь Сергею и Аржанову загрузиться - и оставайся у своего Голоскова. И не дергайся: когда надо тебя заберут. Работай спокойно. А это передашь Голоскову. Он давно просил, а я все забывал. Эй, Апуксин, давай сюда!

- Да у меня там, кроме Голоскова, полно своих, красноярских, - начал, было, Симонов, но Смочков не стал его слушать - вяло отмахнулся рукой и пошел к «Тойоте».

Юра Апуксин вытащил из «Тойоты» большую картонную коробку из-под канской тушенки, крест накрест опоясанную в несколько слоев синей полихлорвиниловой изоляционной лентой. Он подбросил коробку на плечо, подошел к заднему борту грузовика и попросил Аржанова перебросить груз через борт. Кузов машины был прикрыт сверху до половины будкой для защиты от солнца, сколоченной из бруска и некрашеной фанеры.

 Шофер-кубинец и Сергей Лянка сели в кабину, а Симонов и Аржанов, воспользовавшись задними колесами в качестве приступков, заняли места на скамейках за кабиной, и экипаж тронулся. Но когда грузовик поравнялся с его домом, Симонов постучал в заднее окошко кабины, и «зилок» резко затормозил. Похмельно расслабившись, Аржанов едва не свалился со скамейки на дно кузова и хмуро сматерился.

Симонов спрыгнул на асфальт, крикнул в кабину – «я сейчас!» - и кинулся в свой подъезд.

- Слушай, Толик, - ворвавшись к голому штангисту в комнату, выдохнул он, - сегодня Кари и Барбарина снова в полночь придут. Скажи им, что я дня два пробуду в Никаро, у Вовика. Смочков разрешил.

- А кто вместо тебя Карину будет? Иван? Или я - сразу двоих?

- Сам разбирайся! Лучше, если в обед или после работы сходишь к ним в альберге, - предупредишь.

- Буд сделано, начальник.

До Никаро было где-то километров восемьдесят пути - это больше двух часов по извилистой асфальтовой дороге через разливанное море сахарного тростника, рассекаемого узкоколейками – по ним на крошечных поездах с плантаций доставлялся тростник к сахарным централям. Одна часть дороги тянулась по подножию холмов, поросших королевскими и некоролевскими пальмами. Проехали по узким улицам маленьких городов, вроде Сагуа, и просто «пуэблос» - поселков и деревень.

Смена пейзажа - просторных плантаций, холмов с пальмами и хижинами на их склонах, - легкие колониальные строения городов и поселков, походила на декорацию к экзотическому фильму с бесконечным экраном. Он разворачивался на твоих глазах - и ты не поймешь, кто ты в этом кино, - случайный участник или зритель.

В этом фильме перед твоими глазами мелькают, вызывая желание навсегда отпечатать их в своей памяти, кадры из чужой жизни. Совершенно голые мулатята и негритята у одиноких хижин на холмах под пальмами. Суровые мужчины с темными лицами под полями соломенных сомбреро, трясущиеся в седлах на тонконогих поджарых лошадях, по обочинам «карретеры». Бедные кафетерии на окраинах крошечных городов, подернутые дымом и паром, - под открытым небом, с редкими посетителями. Озабоченные женщины, томящиеся в очередях к магазинам и надеющиеся получить по карточкам продукты для семьи… Бедная неустроенная жизнь, где, кажется, нет места веселью и счастью. Только тухлая надежда на «сосиалисмо» и «комунисмо».

А тут еще жалобы Юры Аржанова на повышенное давление и его неспособность противостоять искушению на потребление пива и рома. И жутковатые подробности о последних ночах пребывания Володи Луговского на Кубе, когда его «шиз» достиг апогея.

Каждую ночь Аржанову приходилось вызывать фельдшерицу Галю Андрееву и выслушивать стоны и крики мученика острова Свободы, жаждавшего побега с него не меньше, чем Паниковский мечтал о гусе: «Помогите, помогите, я умираю!.. Я сегодня умру... Я никогда не увижу мою Таганку... Жена, дочь - как они будут без меня?..»

Если бы Симонов не провел в одной квартире с Луговским и Аржановым несколько ночей, он бы в это не поверил. А в душе где-то свербело: подобная чепухень может приключиться с любым, и с ним в том числе.

Ему как-то довелось «нелегально» - без санкции Дуче - проехать с Рене Бекерра от Моа до Ольгина на «уазике». Где-то по дороге Рене остановил машину - купить апельсинов у странных людей - не дай Господь увидеть их во сне, - торговавших на обочине «бусами» из апельсинов. На шпагат нанизано столько же фруктов, сколько их умещается в большое ведро. И за это продавцы просили всего одно песо.

Они, как пояснил Рене, были молодыми пациентами manicomio - придорожного дурдома, скрытого  в зарослях апельсиновых и манговых деревьев. Не здесь ли лечился рубаха-парень Рауль Креспо, молодой специалист, который перенимал у советиков опыт проектирования систем контролирующих приборов и автоматики? Он то и дело начинал «косить дуру»...

Не в порядке с нервами и у Кари: смерть сестры не дает ей покоя, и она ударяется в слезы в самые неподходящие минуты. А недавно чилиец Максимо Мендоса пришел к нему в гости с Марией и отказался от рома: «Нервы. Очередной приступ. Не удивляйся, Саша, здесь каждый второй страдает нервами и психикой. От газа, плохого питания, от разбитых семей. Почти у каждого родные или в Америке, или еще где-то: в Германии, Испании... И это все нервы и мозг»... А к нему прицепился Леня Лескин: «Че ты не пьешь, Максимка? И ты, Марфа, е.т.м... А ты знаешь, кстати, Марфа, что такое етм?.. Объясни ей, Максимка, или ты, пахан»... И вообще, удивлялся Симонов, здесь к нервным и психическим болезням относятся с не меньшим спокойствием, чем к насморку, - только иногда беззлобно подшучивают над больными.

***

 

Назвать Никаро городом с одной или двумя длинными улицами, прижатыми горами к берегу моря, при населении менее 10 тысяч, по нашим понятиям, назвать было бы весьма трудно. Своей известностью этот городок, как и Моа, был обязан, прежде всего, никелевому заводу, построенному здесь американцами во время Второй мировой войны по более древней, аммиачной, технологии в сравнении с новой моавской, сернокислотной. И если бедой моавцев был сероводородный смог, напоминавший в газовых атаках первой мировой, то никаровцам повезло на пыль - черным смолянистым облаком она парила над заводом и красила в траурный цвет все, что встречала на своем пути.

Советики возвращались с завода чернее самых черных негров. И так как воды - жесткой, на половину с кальциевыми солями, потребляемой внутрь только после фильтрации - этой жесткой и мутной воды в кранах частенько не бывало, то поневоле приходилось принимать морские ванны. Благо порт и пляж находились в двух шагах от нескольких четырехэтажек, заселенных советиками.

Офисина проектировщиков, кубинских и советских - длинное одноэтажное здание - была рядом с этими домами. А через дорогу - напротив ее и чуть наискосок – притаилась под кронами вечнозеленых деревьев искомая tienda - лавка, к которой и подкатил «зилок» с посланцами из Моа.

Близость проектировщиков к своим домам, офисине и тиенде и большой дистанции от плюющегося черным смрадом гиганта кубинской индустрии делала жизнь советиков в Никаро более комфортабельной. Да и к Ольгину и Сантьяго-де-Куба отсюда было гораздо ближе – и, значит, проще кататься по всяким экскурсиям.

Говорили, что и завод здешний значительно богаче, потому что продает свой никелевый концентрат не Союзу, а в Канаду и в другие капстраны, игнорирующие американское эмбарго. И на этом зарабатывает не «деревянные» соврублики, а зелененькие баксы по мировым - а не по искусственным социалистическим - ценам.

Правда, от этого советикам, работавшим в Никаро, ничего не обламывалось: они получали то же, что и моавцы: - 60 % от союзного среднего заработка в рублях и по 400 - 450 пресловутых чеков, годных для покупки дефицита в магазинах «Березка», большая часть которых находилась в Москве. Поскольку истинную валюту – доллары и фунты - предпочитало оставлять в своем кармане незримое чудище обло и огромно - кубинское государство рабочих и крестьян, озабоченное тем же, как и его старший брат, СССР: как бы половчее и хитроумнее обобрать и обездолить и тех и других. А за одно и, конечно же, тонкую прослойку между ними - гнилую интеллигенцию, перебивавшуюся в основном на «зряплату» в диапазоне 100 - 120 рэ или 120-250 кубинских «псов», подкрепленных карточной распределиловкой продуктов и продтоваров.

Переводчик Сергей Лянка, заскучав в кабине с шофером еще в городишке Сагуа - в сорока километрах от Моа - пересел к Симонову и Аржанову в кузов и как старожил, посещавший Никаро с начальством чуть ли не каждую неделю, накачивал их полезной информацией и просто сплетнями из буден никаровской колонии советиков.

Когда высадились из машины, он показал Симонову на здание офисины проектировщиков под сенью развесистых деревьев: «Несите коробку туда. Голосков вас ждет: я слышал, как Смочков звонил ему вчера»...

Зал никаровской офисины, освещенный лампами дневного света, заставленный рядами кульманов и письменных столов, оказался неожиданно просторным и многолюдным. Но первое, что задержало внимание Симонова, была высокая негритянка с красивым лицом, стоящая за кульманом и плавно перемещавшая по наклонной чертежной доске рейсшину с противовесом. Она лишь мельком взглянула на Симонова - и, похоже, он для нее был не более, чем случайный предмет, попавший и исчезнувший из ее поля зрения.

Легкая досада, царапнувшая самолюбие старого сердцееда, была компенсирована радостными возгласами и рукопожатиями земляков-красноярцев, оставивших свои чертежные станки и окруживших его в проходе. Знакомые все лица: Аксентьев, Климухин, Якушев, Мокросов. Симонов поставил таинственную посылку от Смочкова Голоскову на пустующий стул и еле успевал отвечать на вопросы земляков: как там, в Красноярске, что нового? Кто пишет? На какой срок на Кубу? А в Никаро на сколько дней? Будешь ли продляться? Где обедаешь, ночуешь?..

Вовик Голосков до времени скромно стоял за спинами красноярцев, а потом раздвинул их рывком:

- А ну вас всех на хер! Дайте, я Шурика обниму.

И стиснул Симонова длинными руками, отстранился на мгновение - голубые очи подернуты скупой мужской слезой, - и снова крепко прижал к себе.

- Вы что, мариконами здесь стали? - попытался омрачить их радость Генка Якушев, худой очкарик, похожий на кубинцев больше, чем они сами на себя.

- Дураки! Для меня дороже этого человека здесь никого нет и не будет! Трахнуть кого - я в любой момент надыбаю. А друга... Такого друга у меня не было и не будет!

Он обвел лица, застывшие в недоуменных улыбках, леденящим души взглядом - и сибиряки дрогнули: никто не посмел развить тему «мариконерии» - двусмысленном намеке на позорную любовь мужчины к мужчине.

- Ребята, я на минутку! - сказал Симонов. - Встретимся в обед. У кого? Хорошо, у Аксентьева и Мокросова. Бегу в вашу «тиенду» - получать выпить-закусить для моавцев. А вечером - товарищеский ужин. Меня к вам командировали на неопределенное время. Компренден?

- Понимаем, - за всех ответил Захарыч, Андрей Захарович Аксентьев, - в Союзе начальник отдела, а здесь старший инженер и парторг группы. И скомандовал:

- Все по местам! Заседание продолжается, господа советики.

У Захарыча был игривый характер. Он всегда выглядел бодрячком и заводилой - шло ли дело о работе, выпивке или написании собственной диссертации с помощью подчиненных, нацеленных на подгонку экспериментальных данных под заранее заданный положительный результат, дающий стране ошеломляющий экономический эффект и открывающий необъятные технологические горизонты при применении ультразвука для обогащения золотосодержащих руд.

Он уже стал кандидатом технаук и подумывал о докторской диссертации. Да вот подвернулась командировка на Кубу, и временно пришлось изменить стратегический план о походе в доктора и академики. Хотя годы подпирали: уже под полста, и лимит времени на задуманное неумолимо сокращался.

Голосков принял на живот Смочковскую посылку и провел Симонова к своему рабочему месту - кульману и письменному столу напротив окна с открытыми жалюзи. В щелях между горизонтально расшеперенными деревянными планками - за полосой пустынного пляжа - переливалась на солнце манящая гладь моря. Оттуда тянуло приятным сквознячком.

- Да у тебя тут курорт, Вовик! Прямо - «о, море в Гаграх»! Что это за ценный подарок прислал тебе Смочков? Что-то не очень тяжелое.

- Потом расскажу, Шурик. Как там наши - Барбарина, Карина?

- Нормально. Это тоже на потом. Ты с кем живешь?

- Один. На той недели моего сожителя отправили в Союз, в Мончегорск. Хотел продлиться - отказали. Несколько раз погорел на пьянках. Раза два скорую вызывали - подыхал от рома... Я, наверное, этим же кончу: выпиваю, пусть и не всегда один, по восемь бутылок в неделю. Тоска - спасу нет!.. А сижу с полупьяной башкой на расчетах металлоконструкций - весь день логарифмическую линейку дрочу. Видишь, доска пустая - ни одного листа здесь не начертил.

Вовик и в правду выглядел хреновато: серое лицо, набрякшие веки, плавающие в лужицах слез голубые глаза.

- Бросай это бурное увлечение ромом, друг!.. Ну, я побегу: ребята ждут - надо машину грузить...

 

Предыдущая   Следующая
Хостинг от uCoz