Глава 55. У именинника часы сперли  

Однако сначала Седова ожидал другой сюрприз. На обратном пути с Кайо-Моа - плыли уже не на яхте, а в мелкой ржавой металлической барже. Ее на длинном стальном тросе, надсадно хлюпая дымным дизелем, тянул буксирный катер с высоко поднятым носом и осевшей в воду до фальшборта кормой. Как и положено для второй половины дня, солнце жарило нещадно. На море без темных очков было невозможно смотреть – оно превратилось в солнечную лаву, извергнутую с небес.

Компания, отмечавшая на пляже сорокалетие Седова, устроилась в трюме баржи на баке. Все устали, пьяное возбуждение сменила депрессия, никому не хотелось говорить. Леня Лескин вообще стаял. Сел на дно, уткнулся бороденкой в колени и спал, надвинув холщовый картузик на глаза. Седов в соломенном сомбреро на голове задумчиво перебирал свои вещички в хозяйственной сумке. Потом негромко сказал Симонову:

- Знаешь, командор, а кубинцы крепко меня обидели - часы сперли. Отец подарил в прошлом году на день рождения. В золотом корпусе. С гравировкой: «Сыну - от родителей». Командирские. Я уже здесь в них в море купался - хоть бы хны! Шли минута в минуту. Что теперь делать? Перед женой не отчитаешься. Лучше бы их в Гаване загнал кубашам.

От жары, купания и выпитого - разморило, хотелось спать. Но дружба обязывала, и Симонов предложил Седову из порта поехать в полицию.

Леня внезапно очнулся, вскочил на ноги и с улюлюканьем, гримасами и выкобениваниями всеми частями тела пустился в пляс на пружинящем деревянном настиле, уложенном на дне баржи, - под босоножками танцора хлюпала и брызгала сквозь щели вода. Не обращая внимания на ленинградских женщин и детей, сибирский артист с чувством исполнил несколько не очень похабных частушек, вроде:

- По деревне шла и пела

Баба здоровенная.

 Жопой за угол задела,

Заревела, бедная.

Дети и кубинцы смеялись, русские мужики хмуро усмехались, а «крысы» устремили свои взоры в морской простор. Симонов испытывал стыд, но не встревал – из этого все равно бы ничего хорошего не получилось. На горло частушечнику наступил Седов:

- Слушай ты, дед Щукарь пеханый, заткнись и сядь – не позорь нас!

Леня оборвал музыкальную фразу на полутакте, взглянул на именинника удивленно, словно видел впервые, надвинул на глаза поношенный картуз и сел на корточки на прежнее место.

Баржу завели в бухту основного порта, где в это время разгружался советский сухогруз. Грейферный кран с металлическим чавканьем вытаскивал из его чрева желтую серу и укладывал в бурт на причал. Серная пыль стлалась над спокойной водой бухты, превращая ее в кислоту, и советики при подходе к берегу начали чихать.

У ворот порта их ждал автобус «Хирон» - чудо местной техники: раскаленный металлический короб с пластмассовыми сидениями и выкрашенными от солнца синей краской окнами - как в советских туалетах на первых этажах.

***

Дома Симонов оделся приличней - во все белое - и пошел к Седову. Там, заглядывая в словарь, быстро сочинил на испанском заявление в полицию: украли часы на пляже Кайо-Моа - в золотом корпусе, с синим циферблатом, с календарем на английском языке, с гравировкой. А также полотенце махровое с китайскими иероглифами, трусы голубые и носки серые.

В полицию пошли пешком, обливаясь потом, - солнце как с ума сошло, било в голову лазерными лучами. У «комерсиаля» заглянули в пивной ларек - он, конечно, был закрыт. И, вообще, городок словно вымер - ни одной души на улице. Седов впал в беспросветный пессимизм:

- Давай вернемся домой, командор! Ни хрена они не найдут. В Гаване ко мне один негр пристал - продай ему часы за триста песо. Ну, что я пижонился! Толкнул бы - и сейчас никаких хлопот. А трехсот песо хватило бы надолго - на ром, отоварку, девочек. Ты, конечно, командор, о своем обещании забыл.

- Не ной как Паниковский. Гуся захотел! Будет тебе белка, будет и свисток.

Под низким сводом - в полумраке полицейской офисины - при закрытых жалюзи, включенном освещении и работающем кондиционере - строчила на портативной пишущей машинке маленькая, густо напомаженная Лидия. Та самая снегурочка, которая устроила Симонову, Вовику, Барбарине, Карине и двум полицейским очень памятный новогодний прием.

При появлении Симонова и Седова она встала, ответила на их «?Ola!» сладчайшим «Buenas tardes». И вида не показала, что знакома с одним из светиков. Симонов тоже не кинулся целовать ей ручку - сухо сказал, что хотел бы видеть jefe – начальника - или oficial de guardia - дежурного офицера.

- ?Un momento! - пискнула Лидия и скрылась за дверью соседнего кабинета - на ней не было никакой таблички.

- Ох, какая птичка-синичка! - пробормотал Седов.

А Симонов про себя немного удивился: Барбарина говорила, что Лидия упорхнула куда-то к мужу. Или это была маленькая женская хитрость - отвлечь внимание Вовика от потенциальной соперницы. Судьба распорядилась иначе: не Лидию, а Владимира Голоскова выслали из Моа.

Следом за Лидией из двери появился озабоченный молодой мулат в белой майке, сухо буркнул «buenas», взял заявление и стоя долго читал его. Потом открыл другую дверь и позвал кого-то. Вышел другой мулат, кривоносый - в красной майке с надписью «Brigada bimilionaria». Подал советикам сухую ручку, назвал имя: Миранда.

Симонов удивился еще раз: он думал, что это женское имя. Знал его с юности по песне Петра Лещенко, расстрелянного чекистами в сорок пятом году: «Миранда, ты любишь меня…» И Миранда-мужик долго читал заявление, пожимая плечами и чему-то улыбаясь. Вернул заявление «офисиалю» в белой майке и скрылся в своей комнате.

Через пару минут оттуда вышли двое полицейских в форме и с пистолетами на поясе в мини-кобурах - рукоятки наших «макаровых» торчали наружу, зафиксированные узкими ремешками на кнопке. Как в американских вестернах.

Хефе в белой майке повел продолговатыми черными глазами в сторону вооруженных «полисиакос»:

 - Ellos rebuscaran todos. - Они всех обыщут. Те, кто украл, еще на Кайо-Моа?

- Возможно, - сказал Симонов. - Когда мы отплывали, все кубинцы оставались на пляже. Сказали, что за ними придет отдельный катер. Одна группа - четыре парня с девушками - приплыли на своей лодке. Когда прийти за результатом?

- Завтра, в это же время.

Симонов взглянул на часы - было около шести вечера. Через час встреча у кинотеатра с мучачами. Если Седова грабанули их татуированные «братья» - они не придут. Но Симонов не стал говорить полицейским об этой веселой компании - не хотел возводить напраслину. На пляже было около полусотни других кубинцев, а свой «дастархан» и одежду они оставляли безо всякого присмотра не один раз. И он все же обгорел, пока плавал на рифы, - спина пылала, как ошпаренная. Многие советики - старожилы на Кубе - не зря купались в рубашках - солнце сквозь воду нежную советскую плоть обжигало до пузырей.

На крыльце Симонов лицом к лицу столкнулся с Анхелем - полицейским из кошмарного завершения новогодней ночи. Плосконосый жлобяра обрадовался Симонову как родному - обнял, приподнял, как Гектор Ахиллеса, от земли и потряс на весу, словно ватную куклу. От него разило дешевым ромом или гуальфариной. Его мотоцикл–убийца стоял на середине улицы и утробно пыхтел угарным газом.

- ?Por que estas aqui? - Почему ты здесь? - закричал Анхель, но тут же забыл о своем вопросе. - Вот знакомься - мой брат, его зовут Рейнальдо.

«Они что сегодня, охренели? - подумал Симонов. Все вдруг стали братьями и сестрами».

Анхель был темным мулатом, а Рейнальдо почему-то высоким красивым негром с приветливым открытым взглядом. Может, отец или мать разные?.. Рука у Рейнальдо при пожатии была доброй, слегка потной.

- Где вы работаете? На нашем заводе? - спросил Симонов - о чем-то же надо говорить.

- Нет, - сказал Рейнальдо. - Я приехал сюда вчера. Ищу работу. Soy tornero А.- Я токарь разряда «А».

- Стой! - перебил его Анхель, широко разинув розовую пасть без пяти или шести верхних зубов. - Рейнальдо нужна одежда. Видишь, на нем последние штаны и рубашка.

- Мои ему не подойдут, - сказал Симонов. - Надо посмотреть в нашем магазине. Какой размер?

- Тридцать четвертый.

Симонову эта цифра, как и разряд «А», ни о чем не говорила. Скорей всего, 34 сантиметра по талии? Анхель кивнул головой: да, по поясу.

- Нам надо много рубашек и брюк - двое-трое. Деньги не важно - их у нас много. И еще: нужен радиоприемник «Рига-250». - Анхель поиграл пальцами как на пианино. – Такой, с клавишами.

- У меня нет ничего. Спрошу у ребят, - пообещал Симонов. - Заходи. Дом рядом с КАТом, второй подъезд, апартаменто одиннадцать. Завтра после восьми вечера.

- А ты знаешь, я женился, - сказал Анхель. - Уже есть nino - сын, ему две недели.

- А женился когда?

- Тоже две недели назад, - захохотал Анхель, без стеснения обнажив набухшие десны с выпавшими или выбитыми зубами.

- После того, как тебе братья невесты выбили зубы?

- Нет, - залился он еще большим смехом. - После того, как приказали партия и мой хефе. Они говорят: «У ребенка должен быть отец!..» А как твоя негрита? Забыл, как ее зовут.

- А зря, - серьезно покачал головой Симонов. - Барбарина говорит, негрита от тебя тоже забеременела. В ту новогоднюю ночь. Придется тебе и на ней жениться.

Анхель тупо смотрел на советика полупьяными глазами:

- Не может быть! У нас что, что-то с ней было?

- Конечно. Барбарина, я и мой друг - свидетели.

- Es una broma, no te creo. - Шутишь, не верю.

- Это правда. Негрита уже написала заявление в суд. У нас в России мужики говорят: мы женимся по расчету, по любви и по залету. Ты залетел!

По-испански неожиданно для самого себя тоже получилось в рифму: nos casamos por beneficio, por afecciin y por gestaciin. До Анхеля дошло, что его разыгрывают, и он снова обнял Симонова:

- ?Muy jodedor! Es una broma muy mal. Soy comunista. - Ну, ты и факер! Очень злая шутка! Ведь я коммунист.

Седов, не понимавший ни слова в этом трепе, нетерпеливо хлопал Симонова по спине:

- Пойдем, пойдем, командор! Надо что-то на вечер приготовить - могут ребята привалить. Хотя я никого не приглашал. А Леня, конечно, как всегда, дрыхнет - на него никакой надежды.

И уже когда отошли от полицейской офисины на приличное расстояние, прочел Симонову небольшое наставление:

- Зря ты, командор, с ними связываешься. Рубашки, брюки, приемник… На кой хрен это тебе? А вдруг провокация, - охота на советских спекулянтов?

- Брось, Игорь! Вот увидишь, ни он, ни его брат ко мне не придут.

Симонов оказался прав: полицейский со своим настоящим или мнимым братом надолго исчезли из его поля зрения.