Глава 32. Рене Бекерра - русский кубинец

На всем пути в цех сгущения Симонову не встретилось ни одного человека - только несколько грузовых машин и полицейский «уазик». Кубинцы не любят ходить по жаре, как большинство из нас – по сильному морозу. Это учла и администрация завода, дав право всем чиновным лицам вызывать дежурную легковушку для перемещения между direccion’ом - заводоуправлением и oficina de proyectistas - проектной конторой. Молоденькая секретарша Кармелина, избалованная своим рыжим шефом Хосе Себастьяно, накрашенная, надушенная и обвешенная всеми доступными в этой стране чудесами бижутерии, бывало, часами торчала в тени у офисины в ожидании дилижанса. Он должен был доставить ее до дирексиона, находившегося, по понятиям неизбалованных высокой обслугой советиков, на расстоянии вытянутой руки, -метров за триста-четыреста. И пусть Кармелину обязали доставить в заводоуправление самые срочные документы - никто и ничто не могло заставить лишиться ее этой привилегии.

Симонову последние полкилометра пришлось идти вверх по довольно крутому уклону. А солнце жарило немилосердно - и похмельный пот после бессонной ночи катился у него из-под нагретой каски по лицу и ниже - до самых пят. Желтая рубашка прилипла к лопаткам, подмышками щекотало, словно там жулькала сырая мочалка. И это в то время, когда его земляки в Красноярске стыли в ночи на сорокаградусном морозе где-нибудь на остановке автобуса на берегу незамерзающего, дымящегося седым паром Енисея. Эта мысль утешала, но не очень. Просто многие здесь тосковали по зиме - только не Симонов. Сибирский холод ему изрядно надоел. А частые поездки в Норильск или Якутск не добавляли любви к обжигающей тело и душу стуже.

За приближением Симонова из открытой двери операторского помещения наблюдал коренастый толстощекий мулат лет тридцати. Он был одет, как и большинство работающих на заводе, в красную рубаху и голубые штаны из толстой хлопчатобумажной материи. Симонов для начала заговорил с ним на английском. Его не поняли. Перешел на примитивный испанский. Кубинец слушал его с бесстрастным выражением на смуглой, слегка одутловатой, кавказской физиономии и неожиданно сказал на чистом русском:

- Для начала не плохо. Большинство русских живут здесь и три, и пять лет. И, кроме лексики купи- продай, без учета, конечно падежей и склонений, ничего не знают. А вы скоро будете говорить, как мы. Да еще и английский знаете. Преклоняюсь!.. Меня зовут Рене Бакерра, я технолог этого цеха. Мне позвонили, что вы придете, товарищ Сача.

- Компаньеро Алехандро Симонов. - Они пожали друг другу руки. - Кто это мог позвонить? Бурин, что ли?

- Ненси. Вы же ей сказали, куда идете.

Акцент у Рене, конечно, был - и тоже похожий на кавказский, скорее всего на грузинский. Но говорил он здорово, без единой грамматической ошибки. Такого знатока русского языка Симонов не встречал среди кубинцев ни до, ни потом.

- Похоже, Рене, вы в Союзе учились?

- А вы, судя по вашему английскому языку, в Англии или Соединенных Штатах?

- Не угадали - в Китае. Я там два года служил в армии.

- В китайской, Красной народно-освободительной?

- Шутить изволите? В Советской.

- Тогда вы, конечно, говорите на китайском.

- Гораздо лучше, чем на испанском и чуть похуже, чем на английском.

Контакт был установлен, и они перешли на «ты». В маленькой, три на три, не больше, операторской находились только пульт управления с кнопками, тумблерами, переключателями и несколькими приборами на панелях, письменный стол и пара пластмассовых стульев с порванными клеенчатыми сидениями. Из грязноватого окошка открывался вид на мутное круглое озеро диаметром в полсотни метров с бетонными берегами – сгуститель, почти до краев заполненный глинистой парящей на солнце смесью.

Однако американцы позаботились о сносном человеческом существовании оператора в этой стеклянной каморке: здесь стояла густая, как в пещере, прохлада от бесшумно работающего кондиционера. Через пару минут потная рубашка начала стынуть и холодить лопатки, угрожая воспалением легких или бронхитом. Ему как сибиряку признаться в своем опасении было негоже, и Симонов, поеживаясь, терпеливо слушал объяснения технолога о том, как в этот бассейн из цеха дробления и растворения по гранитной трубе поступает никель-кобальтовая пульпа, тут ее размешивают, сгущают и подают в цех выщелачивания на обогащение.

Симонов уже знал технологию из прочтенной им инструкции, но не хотел лишать Рене удовольствия лишний раз потренироваться на нем в русском. На себе изведал, как это приятно, - продемонстрировать перед кем-то свое знание неродного языка, и по лицу слушателя судить, понимают тебя или из вежливости с кислой полуулыбкой изображают понимание.

- Это здесь Коля Смоляров граблины сломал? - спросил он, когда Рене Бекерра закончил свой технологический монолог.

- Ты об этом знаешь? Пойдем, покажу ту знаменитую кнопку. Слушай, а где твои такие пышные кудрявые волосы и усы, как у хиппи? Я тебя давно заметил — видел, как ты и еще один ваш высокий, кудрявый блондин вечером шли по улице с двумя кубинками. А позавчера в ресторане, в «Балконе», тебя еле узнал - так ты изменился без волос и усов. Зря ты это сделал - раньше ты походил на поэта или художника.

- Перед Новым годом постригся и побрился, - надеюсь, не так жарко будет. А кубинки - преподавательницы из академии иностранных языков. Я туда хожу иногда - в группу английского. Заодно рассчитываю испанского нахвататься.

Про себя Симонов отметил, что в этом городишке трудно что-то скрыть. Всех кубинцев постоянно натаскивают на повышенную бдительность. А утром узнаешь, что, чуть ли не под твоей кроватью, бдит запорожский кагэбэшник.

- Нас в Союзе - я четыре курса учился в Ленинградском горном институте, на металлургическом факультете - первые полгода учили русскому. И вот преподавательница матанализа - молодая, всего второй год после университета - вдруг сама предложила помочь мне усовершенствовать русский. Она была татарка - такая брюнетка, очень красивая, похожая на кубинку. Ее звали Рашида. Мне было девятнадцать лет, и я, конечно, согласился и сразу влюбился. Вместе в кино ходили, в кафе. И я просил ее разъяснять мне разные непонятные слова, фразы. Я носил в кармане специальный блокнот и непонятное слово или фразу сразу записывал в блокнотик, чтобы вечером у нее спросить, что это значит. И это плохо для меня закончилось. Один раз зашли в такую маленькую кафетерию. Там были только высокие столики, но не было стульев. И я начинаю громко разговаривать: так все иностранцы говорят, когда плохо знают чужой язык. Сказал, что ехал вчера поздно на трамвае, и кондуктор стала требовать у пьяного мужчины, чтобы он купил билет. А он ей сказал очень грубо: «Соси залупу!» А что такое залупа, Рашида? Она захлебнулась горячим кофе, закашляла, посмотрела на меня вот такими глазами - и убежала из кафе. А вокруг люди почему-то смеются… Я стал догонять Рашиду, но она крикнула, что не хочет больше меня видеть. В общежитии русские ребята мне объяснили, что означало это слово. И после этого я целую неделю не ходил в институт. Партийный руководитель кубинских студентов предупредил меня, что доложит об этом в кубинское посольство. И тогда меня отправят домой. Я пошел в институт, и Рашида делала вид, что меня не знает. Даже к доске не вызывала и ставила мне зачет по результатам контрольных работ... Ну, пойдем, я покажу историческую кнопку, которую нажал Смоляров, и весь завод не работал несколько дней. Вы не слышали, как он по ночам кричит на балконе, что ему нужна женщина?

- Ты, Рене, живешь где-то рядом?

- Нет, у меня квартира в Роло-2, с окнами на пальмерос - кокосовый лес. Моя жена работает экономистом в дирексионе - в дирекции завода. У нас двое детей. Приходи в гости. Я в Ленинграде заболел туберкулезом, меня послали домой, в Сантьяго, и я окончил университет здесь. Эльда, моя жена, училась в это же время. Мы поженились - и нас послали работать в Моа. Живем здесь уже пять лет и никак не можем уехать в Сантьяго. Разрешение дает Гавана, министерство металлургии. Но для этого надо иметь такие уважительные причины, что проще умереть. Или иметь в министерстве, как у вас говорят, блат или мохнатую лапу. Эльда почти каждую неделю на выходной летает в Сантьяго к своим родителям. Ненавидит Моа. Живем хреново друг с другом. Хотя она очень умная, ее ценят, но мне от этого не легче. Не могу же я все воскресенья быть один, бываю у вас, русских, встречаюсь еще с кем-то - Эльде об этом докладывают.

- Все, как у нас - в России, - засмеялся Симонов.

- У блядства нет ни отечества, ни границ, - продемонстрировал Рене склонность к философским обобщениям, а за одно и блестящее знание бытовой русской лексики.

Они вышли из операторской и окунулись в насыщенный солнечным жаром воздушный океан. Рене провел Симонова по узким стальным мосткам с перилами в центр булькающего, подернутого легким паром и слепящего своей бурой поверхностью бассейна. Над бурлящей жижей возвышались электромотор и редуктор. Они обеспечивали непрерывное вращение простирающихся к бетонным краям бассейна четырех «граблин» - легких на вид стальных ферм с уходящими вглубь скребками. Они предназначались, как веревки в пушкинской сказке о Балде, для непрерывного перемешивания пульпы. В этой глинистой каше, в ее твердом осадке, содержалось до двух процентов никеля и какие-то доли процента кобальта. Ради извлечения этих мизерных процентов металла люди сооружали карьеры и шахты, комбинаты и заводы, уродовали природу и губили себя.

Симонов вспомнил, что кобальт радиоактивен, излучение исходило снизу - с отливающего радостными солнечными бликами зеркала, и он почувствовал тревожную грусть в интимной области пониже живота.

- Вот эта историческая кнопка. - Рене осторожно приблизил короткий пухлый палец к красной кнопке - одной из трех на станции местного управления, закрепленной на стойке из стального, покрашенного серой краской швеллера. - Только ты, Саша, на нее не нажми! Эльда считала убытки. Заводу остановка стоила не меньше ста тысяч долларов.

- Нажму - и скажу, что это ты. Одним пальцем обеспечу визит-эффект, посвященный приезду Фиделя.

- Тебя арестуют и скажут, что ты сделал это по заданию гусанос... Здесь очень сложный привод на масляной подушке для вращения этих граблин. Ваши специалисты уже несколько лет пытаются сделать подобный, но у них это плохо получается. Хотя Игорь Артемьев уже на этой теме диссертацию защитил. Знаешь его? Но завод пока не может реализовать его гениальные идеи – в Союзе нет такого точного оборудования для изготовления привода. И в Союзе не оказалось масляной станции, которая бы создавала такое большое давление - по-моему, на двести пятьдесят атмосфер. А этот привод работает беспрерывно уже пятнадцать лет. Ну, кроме одного месяца летом, когда весь завод останавливается на профилактику.

- Игоря Артемьева знаю - худой такой, нервный мужик, читает только техническую литературу. Мне признался, что испанский, сколько ни пытался им заняться, не лезет в голову. Он во главе святой троицы из Новосибирска: Артемьев, Юра Белов, Коля Смоляров. Картежники и шахматисты.

- Как и я, - засмеялся одними черными глазами Рене. - Я у них часто бываю, особенно по выходным. Эльде это не нравится: говорит, я хожу к ним, чтобы поесть и выпить. Это не так. Мне просто с ними интересно. А как я буду поддерживать мой русский? Меня часто посылают в Союз переводчиком с работниками завода или министерства. Тогда ей нравится, когда я привожу подарки ей и детям. Не могу же я сидеть все время с ней и любоваться ее большой задницей!

Да, Рене мог заговорить даже мертвого.

Потом Симонов попросил открыть стальную дверь бетонной будки низковольтного распредустройства трансформаторной подстанции. Пока он переписывал в свою амбарную книгу технические данные контакторов, магнитных пускателей и реле, установленных в глубоких отсеках, закрываемых стальными дверцами с резиновым уплотнением и механической блокировкой, Рене стоял за его спиной и рассказывал байки из местной истории. В основном про прежние приезды в Моа Фиделя и других вождей кубинской революции.

На заводе бывал и Че Гевара, когда работал министром национальной промышленности. Теперь его портреты разных размеров развешены повсюду - на стенах домов, в офисинах, на уличных транспорантах. Он в неизменном берете, натянутом на длинноволосую голову, изображался в профиль, как у нас некогда Сталин, в одной компании с волосатыми Марксом и Энгельсом и плешивым Ильичем. Второй, после Хосе Марти, апостол.

К легендарному Че технолог Рене испытывал особую симпатию: простой, доступный, готов говорить на любые темы. В шестьдесят первом году Гевара, после назначения его министром национальной промышленности, посетил Моа – всего тринадцать лет назад. И минуло всего семь лет, как его пристрелили в Боливии.

- Перед приездом Гевары, - рассказывал Рене со слов какого-то ветерана завода, - один рабочий сильно избил проводом начальника сернокислотного цеха Лусио Агилеру за то, что Лусио на него накричал. На собрании в кинотеатре кто-то спросил Че, как бы он поступил на месте Агилеры. И Че сказал, что он бы убил рабочего. И весь зал, все пятьсот или восемьсот человек засмеялись и стали смотреть на Агилеру. А ему было нечего сказать, и он встал и ушел из зала. И потом попросил разрешения перевести его на работу в другой город. Потому что ему часто напоминали о том, что сказал Че. Но Агилера был коммунистом, уехать ему не разрешили. Просто сделали начальником другого цеха. А, по-моему, Че ответил искренне - как человек. А ты бы как поступил?

- Тоже бы вышел из зала, - усмехнулся Симонов, пораженный такой убийственно-человеческой искренностью Гевары.

Он в душе разделял мнение некоторых советиков, что Че был по натуре террористом, захотевшим завоевать для себя Боливию, чтобы стать там таким же диктатором, как «Федя» - на Кубе.

У советских собственная гордость. Многие слова и понятия они перекроили на свой манер: кубинцев называли кубашами, Фиделя – Федей, ром «карибе» - карибкой, кубинок - кубашками, горничных - камарерками…

А в таких залах, подумалось Симонову, где оправдывается одно насилие призывом к еще большему беспределу по простой схеме – «крик-удар-убийство», лучше вообще не бывать. Да и экспорт революций КПСС публично давно осуждает, а национально-освободительные движения активно поддерживает. Но не Рене же это объяснять. Для него Че - тоже «апостол», и он, как и мы, советики, наверняка воспитан в духе воспевания безумства храбрых.

- А я бы этого рабочего убил, - спокойно сказал Рене. - Во мне много африканской крови. Я, конечно, не каннибал, но сторонник вендетты.

Кубинец стоял за спиной Симонова, и он не видел выражения его лица. Но ясно понял разницу в их мировоззрениях, и образ Карининого чернокожего папаши, входящего с мачете к нему в спальню, прошел неясной тенью в его воображении. Рене, как и Карина, тоже родился в Сантьяго. Не исключено, что их дома были где-то рядом, и они давно знакомы.

Симонов резко поменял тему разговора:

- А эти контакторы - и вообще электрика - когда-нибудь отказывали?

- В этом цехе при мне - ни разу. Отключения были - из-за грозы. На электростанции что-то случалось, и весь завод умирал.

- И мне кажется, эти аппараты еще сто лет проработают. Впервые своими глазами вижу - корпорация «Дженералэлектрик». Только читал о ней - забастовки, еще какая-то ерунда. Наша аппаратура по своим габаритам в эти щиты не войдет - это точно. Надо произвести коренную реконструкцию, если переходить на советскую технику. И щиты наши в этот чулан тоже не поместятся. Короче, ломать эту подстанцию и строить новую. Слишком уж у янки экономика экономная.

 

***

 

Симонов из патриотических чувств умолчал о том, что у него душа разрывалась от зависти: американские изделия многолетней давности превосходили современные советские на порядок - по своей миниатюрности и техническим данным. Не говоря о дизайне - оторвать инженерный глаз от этой техники было невозможно. А наступление эры коммунизма было рядом – всего через шесть лет. И как тут насчет догнать и перегнать Америку? Может, в космосе у нас дела обстояли получше, но этого не проверишь. А на земле - вот оно! - наглядно и доходчиво... И в архиве, и на подстанции.

Когда-то за это далеко и надолго садили - за преклонение перед Западом. Как, например, его старого приятеля по проектному институту Борю Гаранина. Добрейший человек, умница. Вспыльчивый и отходчивый, порой ласковый, как ребенок. Ушел на фронт со второго курса Ленинградского политеха. Отвоевал всю Отечественную от первых дней войны до последнего артиллеристом. Войну закончил капитаном и вернулся в свой Ленинградский политехнический институт.

А в сорок седьмом неосторожно похвалил немецкую артиллерию и цейсовскую оптику. И вскоре по доносу стукача-одногруппника вывели его под белы руки из институтского общежития и припаяли десять лет продолжения образования в Краслаге.

Сначала года два упражнялся на лесоповале. А потом, когда перешел в категорию «доходяг», лагерное начальство учло его незаконченное высшее образование и отправило на работу на «курорт» - чертежником в красноярской «шарашке», официально называемой «Спецтехбюро». После легализации этого спецучреждения оно получило название государственного проектного института «Сибцветметпроект».

В хрущевскую оттепель Бориса реабилитировали и позволили закончить вечерний факультет Красноярского политехнического института - в одной группе с Симоновым. После окончания политеха они три года проработали в одном отделе вновь образовавшегося  проектного института: Гаранин - начальником, а Симонов - главным инженером проектов. И в каких-то сорок два года Борис Григорьевич, неумеренно баловавшийся горячительным, умер от приобретенной в сталинских лагерях ишемии. И давно покоится на кладбище «Бадалык» под ржавым обелиском.

Вспоминать Бориса и погибшего под Орлом брата превратилось для Симонова в нечто привычное, как для верующего - молитва.

Перед  уходом из цеха сгущения Симонов пригласил Рене к себе в гости:

- Забегай к нам, Рене! - Хоть сегодня. Объяснить, где живем?

- Знаю, но сегодня не могу. Вечером надеваю форму, беру автомат - и выхожу на охрану морской границы. Или контролировать транспорт на дорогах. Не один, конечно, - с другими ребятами. Раз в месяц все, кто здоров, одну ночь проводят на этой службе.

- А завтра - в отгул, отсыпаться?

- У нас отгулов нет. Утром снимем форму, сдадим оружие и придем на работу. Это наш долг перед родиной. Пять тысяч километров границы охранять армия и полиция без народа не смогут. У нас весь народ - армия. На той неделе, может быть, приду к вам всей семьей.

Симонов снова вспомнил об утренней угрозе отставного, или запасного, гэбэшника Ивана и подумал, что на следующей неделе Рене может и не найти его не только в Моа, но и в этой стране.

 

Предыдущая   Следующая
Хостинг от uCoz