Casa de Lidia - дом Лидии, типовой американский особняк, находился почти напротив
полицейского управления города и по соседству с casa de visita — таком же, как у Лидии доме, предназначенном для
приезжих важных гостей местного и иностранного происхождения. Так, сейчас в нем
уже несколько дней обитали командированные на никелевый рудник испанцы —
представители фирмы по проектированию, поставкам и шефмонтажу ленточного
транспортера, предназначенного для доставки никель-кобальтовой руды с открытого
карьера в дробильно-растворный цех. Этот транспортер длиной свыше километра и
шириной ленты более метра монтировался уже не один год. Поэтому руду с карьера,
как и прежде, к дробилкам подвозили на сорокатонных советских самосвалах БелАЗ.
Первая фирма, взявшаяся за строительство злосчастного транспортера, прогорела,
кубинские деньги и большая часть недопоставленного оборудования сгорели вместе
с ней. И теперь завод принимал у себя представителей другой, пока не обанкротившейся,
компании. По словам Чино — Андреса Эрнандеса — прием проходил по высшему
разряду. Каждый вечер в разных местах представителей фашистской Испании
кормили, поили, вывозили на морские прогулки на белоснежной моторной яхте,
подаренной заводу самим компаньеро Фиделем. И веселые испанцы заверяли своих
бывших соотечественников, что для них транспортер построить, как два пальца помочить.
Вход в полицейское
управление был ярко освещен. Симонову бросилось в глаза, что по обеим сторонам
невысокого крыльца на низеньких кустах ярко алели розы. А по другую сторону
земного шара в покрытом снегом морозном Красноярске уже было десять утра первого
января, и его жена и дочь еще спали после утомительной новогодней ночи за
тусклыми замерзшими окнами на пятом этаже кирпичной хрущевки.
Вовик отдал зачем-то
Симонову тяжелый портфель, набитый бутылками и консервами, и нажал на кнопку
звонка. Тревожная тишина. Стеклянные жалюзи на окнах были плотно прикрыты, и
было непонятно, обитали ли в доме живые души. Голосков недоуменно посмотрел на
Симонова налитыми прозрачной злостью глазами: «Неужели стерва облажала?» Потом
повторил вызов и подстраховался несколькими пинками носком босоножки в дверь.
Симонов подумал, что его друг попьяне мог и дом перепутать и привести его в
гости к полицейским или испанцам. Но тут дверь беззвучно широко распахнулась, и
Симонов в первый момент онемел от изумления. Для чего Вовику понадобилось так
дешево его разыгрывать не меньше двух недель? — он и потом не стал выяснять.
Наверняка на этот трюк его подбили кубинки.
Дверь открыла действительно
хорошенькая коротко остриженная куколка с ласковыми светлыми — большая редкость
для кубинки! — глазами. Поразило другое: в центре тускло освещенной обширной
гостиной с каменным полом за низким стеклянным столиком, с пузатой бутылкой
бананового ликера посредине, сидели на плетеных стульях Карина и Барбарина.
Нарядные и с зелеными бокалами в руках. Барбарина громко хохотала, а Карина
тихо улыбалась, прикрывая рот узкой черной кистью с серебряными ногтями. Они явно
потешались над потерявшим дар речи Симоновым. Он стряхнул с себя оцепенение,
пожал мягкую лапку куколке и назвал свое имя и бодро крикнул:
- ?Feliz Ano Nuevo! - C Новым Годом!
Быстро подошел к столику,
поцеловал обеих подружек в теплые душистые щечки и встал, положив руку на
спинку Карининого стула. А Вовик поднял Лидию за талию на полметра от пола и
смачно поцеловал в губы. Она завизжала, и Барбарина издала ревнивый рык. Карина
звонко засмеялась, поглядывая исподлобья на Симонова.
— А вы хотели мне изменить с
другой женщиной, — сказала она по-английски. — Вы опасный обманщик.
— Вы плохо обо мне думаете,
— тоже подражая светскому тону, возразил Симонов. — Я пришел сюда с другом, и
очень счастлив видеть вас здесь. Не сомневайтесь в моих искренних чувствах к
вам.
— !Mentirocito! -Лгунишка! — засмеялась
Кари, прикрывая свои милые глаза, подведенные белым макияжем.
Симонов с подчеркнутой
учтивостью поцеловал ее узкую нежную кисть с серебристыми ногтями, выискивая
глазами, куда бы сесть. Карина поднялась со стула и показала кивком опоясанной
узкой красной лентой головой, куда надо перенести столик, — к плетеному
трехместному диванчику у стены. Над диваном висела абстрактная картина — на
кровавом фоне мертвый бычий глаз в растворе скрещенных, как сабли рогов. Симонов
и Голосков доставили столик в указанное место, и дальше все пошло, как по
маслу.
Кубинки скрылись на кухне,
русские извлекли из портфеля и приступили к вскрытью толстостенных жестяных
банок тушенки, говяжьих языков, сайры, шпротов и прочего советского
консервированного дефицита, уплывающего за пределы Родины для решения важнейших
политических и экономических задач, утвержденных съездами КПСС. Девочки к
приходу советиков приготовили коронное кубинское блюдо — рис с фасолью на
оливковом масле и с какими-то неизвестными специями.
Вовик отстранил всех от
газовой плиты и взял власть в свои руки. Он ловко украсил мрачноватый ландшафт
арросо-фрихолевой или, говоря по-русски, рисово-фасолевой смеси, банкой розовой
канской тушенки с талым говяжьим жиром. Лидия и Барбарина разложили это подобие
плова по большим плоским тарелкам и положили поверх каши тонко нарезанные
пластики лимона. Несколько минут спустя компания в веселом возбуждении уселась
за стол для встречи местного, кубинского, Нового года. До него оставалось час с
небольшим.
Карина села с Симоновым
рядом на провисающий диванчик с местами порванной, сплетенной из сахарного тростника
или пальмы спинкой, и Шурик впервые за этот день почувствовал себя счастливым.
От Кари исходил настоящий африканский зной — Симонов ощущал его всем телом,
даже не прикасаясь к ней. Он очень любил ее — как никого до этого и никого не
сможет уже любить потом. Так почему-то ему подумалось в то мгновение. Все
лучшее, что он ценил в женщинах, — нежность, природное кокетство, неосознанное
лукавство, тонкий ум, чистота, бескорыстие, не говоря уже о молодости и
экзотической красоте, — все это и еще многое, что не укладывалось в словесные
определения, было подарено природой этой девочке. Теперь судьба свела ее с ним,
и это не сулило ей ничего хорошего. Но если он откажется от нее, то окажется ли
лучше для нее тот неведомый первый, который все равно у нее скоро будет. И
может, эта ночь — последний его, Симонова, шанс — будет она его или нет. Пока
что очевидно одно — их неудержимо тянет друг к другу. И если не помешает
какая-нибудь нелепая случайность, она вынуждена будет ему сдаться.
Он обнял ее за плечи, и она
впервые в присутствии посторонних не оттолкнула его - прижалась крепко, словно
прося у него защиты и покровительства. Она еще никогда не казалась ему такой
горячей и такой решительной. Мысль, что все должно произойти в эту новогоднюю
ночь, превращалась в нервную веру в чудо.
Вовик предложил заменить
банановый ром — «эту приторную липучку» — на пользующийся всенародной любовью
ром Havana Club. Все, кроме Лидии, с
радостью согласились, и Вовик отвернул пробку. Первый тост, как и водится, был
поднят por amistad cubana-sovietica — за кубинско-советскую дружбу. Симонов с
любопытством наблюдал за маленькой хозяйкой этого большого, как у Луиса Ариеля,
дома. Она беспокойно крутилась на стуле, бессмысленно улыбалась, рассеянно
оглядывая присутствующих васильковыми глазками. Иногда отпускала короткие
ничего не значащие восклицания и часто нетерпеливо смотрела на большие старинные
часы с бронзовыми гирями, стоявшие в углу комнаты и напоминавшие полированный
гроб с часовым механизмом. Бросились в глаза грязноватые давно - может, с
исчезновения из этого дома американских хозяев - небеленые стены. Симонов
подумал, что Лидию разбирает детское нетерпенье, когда стрелки на настенных
часах с гирьками сойдутся на римской цифре XII и совершится мнимый переход из
одного временного пространства в другое. А возможно, она поверила в бродившие
среди кубинцев слухи о конце света в эту полночь и нетерпеливо ждала, когда вся
честная компания, не успев допить ром и дожевать рис фасолью, провалится в
тартарары. Кроме того, Симонова занимал вопрос, что могло Голоскову понравится
в этой малышке, похожей на механическую куклу. И как он сумеет ухитрится, не
зная языка, обмануть бдительность Барбарины и состыковаться с ее подружкой.
После второго или третьего
приема «Гаваны клуба» вдруг плохо сделалось с Кариной. Сначала она крепко
обняла Симонова за шею, поцеловала его в губы долгим влажным поцелуем и
неожиданно поползла вниз. И, если бы Симонов не удержал ее, она бы свалилась со
стула на каменный пол. В первый момент он подумал, что у нее остановилось
сердце, и им овладел панический страх, — настолько его испугали ее закатившиеся
глаза и белая полоска зубов в полуоткрытых напомаженных губах.
— Хватай подмышки, —
скомандовал Вовик, — и поволокли ее в ванную. Быстро!
Симонов и Голосков
стремительно повели Карину по коридору под руки. А Барбарина и Лидия,
истерически выкрикивая на ходу какие-то испанские междометия вроде ?andando, andando!, ?caramba!, ?caray!, ?ala, ala!, а чаще всего причитая: «?Ave, Maria!, ?Ave, Maria!..»
Ванная комната, отделанная
белым кафелем и освещенная лампами дневного света, Симонову напомнила операционную
палату — такой она была просторной и ослепительно белой. Ему даже почудилось,
что в комнате запахло больницей. Барбарина и Лидия попросили нетерпеливыми
жестами, чтобы мужчины оставили их наедине с Кариной.
— Что с ней такое? —
растерянно сказал Симонов в коридоре.
Он в то же время не мог
свыкнуться с мыслью, что в этом большом доме жила одна Лидия. Для такой малютки
и восьмиметровой хрущевской гостинки хватило бы за глаза.
— Да ни хрена особенного, —
раздраженно процедил Вовик. — Барбарина же говорит, что она из-за тебя ничего
не ест. А сегодня намешала ликера с ромом, накурилась, снова ничего не ела —
вот и достукалась! Словом, с Новым годом, Шурик! Никого, видно, сегодня не
отсингарю, даже Барбарину.
— А откуда у тебя появились
фантазии в отношении Лидии? Кстати, за какие заслуги перед революцией ей отвалили
эту домину?
— Не ей, конечно — ее мужу.
Он был полицаем, лейтенантом или капитаном. Разошлись. Его из полиции выгнали
за то, что Лидку за блядство с другими полицаями лупил. Он уехал в Нуевитас,
кажется, к родителям. А она, как была машинисткой в полиции. И теперь там же
работает и с теми же ребятами – на машинке печатает и трах-трах-тарарах! Уйдет
из полиции — ее тут же из этого дома по известному месту мешалкой вышибут.
За дверью ванной сквозь шум
воды из крана слышались сдавленные стоны. Карину, по-видимому, рвало.
— Что тут стоять
подслушивать? Пойдем за стол — тяпнем по пять капель. Очухается — придут
вместе. От этого не умирают.
***
Лидия и Барбарина минут
через пятнадцать появились в гостиной без Карины и сказали Симонову, что она
ждет его в спальне.
— Ну, Шурик, настал твой
звездный час! Вперед! Иди - и не опозорь нашу советскую Родину.
Вовик был уже на воздусях, и
наступать на его поганый язык было бесполезно. Барбарина проводила Симонова до
спальни и, не задерживаясь, вернулась к Вовику и Лидии.
Спальня в отличие от
сумрачной гостиной была ярко освещена голой колбой электролампочки. Карина
лежала на правом боку поверх белоснежной простыни, сливаясь с ней своей белой
одеждой, и ее черная голова с закрытыми глазами, перевязанная красной лентой,
на взбитой подушке в первый момент Симонову показалась неким отдельным предметом,
случайно попавшим сюда. На полу, в головах кровати, отсвечивал голубизной
большой эмалированный таз.
Жалюзи на окне были
полностью открыты, и в их щелях был виден полицейский участок с тарахтящим около
него мотоциклом с коляской. Из коляски тяжело выбирался человек в униформе. Ему
помогал сохранить равновесие другой такой же крупный мужик.
Симонов наклонился к Карине
— она тихо стонала. Он осторожно дотронулся губами до ее щеки. Она открыла
глаза, обвила его шею длинными гибкими руками и вдруг по-русски произнесла:
— Я тебья лублу, Шурик.
Симонов ожидал в этот момент
чего угодно — только не признания в высоком чувстве на родном языке. Походило
на новогодний сюрприз, подготовленный Кариной под художественным руководством
Барбарины. Он сдержал улыбку и, ощущая губами шероховатость металлической
клипсы, прошептал ей на ухо то же признание на испанском и английском:
— Yo te quiero. I love you.
Потом Симонов осторожно
освободился от объятий, выпрямился и поискал глазами выключатель. Он решил, что
лучше оставить Карину в покое часа на два — пусть проспится, очухается и
вернется к столу. Выключатель был на стене рядом с абстрактной картиной — два
скрещенных, как сабли, банана и похожая на бычью голова с отрезанным ухом на
красной тряпке.
Симонов потянулся к
выключателю, но дверь открылась, и показалось встревоженное лицо Барбарины:
— Саша, полиция! Два
человека.
Только этого не хватало —
угодить в участок в новогоднюю ночь, а днем — на заседание родного «треугольника».
— Вы что, испугались? Это
просто друзья Лидии. Она с ними работает. Лидия сказала, что она их не приглашала.
Но я так не думаю. Она очень хитрая и нехорошая женщина. Она спит с полицией, и
поэтому ее муж уехал от нее. Она хочет, чтобы они пили ваш ром и ели ваши
консервы.
— И на кой хрен они нам
сдались! Весь праздник испортят.
— Они ждут. Идем быстрее! До
Нового года осталось пять минут. Пусть лучше они не знают, что здесь Кари. Мы с
Кари не хотели идти сюда, но Лидия сама пришла за нами в общежитие. И Вовик
почему-то хотел сюда.
Симонов еще раз взглянул на Кари — на ее длинное тело в белых брюках и белой кофточке-«лапше». Лицо у нее было спокойным — она то ли заснула, то ли хотела покоя. Симонов неохотно выключил свет. Остаться бы с ней и не тратить времени на затянувшуюся до бесконечности череду пьянок.