В автобусе Симонова ждал новогодний
подарок: нежданно-негаданно ночным рейсом из Гаваны прилетели четверо
красноярцев. Удивило, во-первых, то, что аэропорт стал принимать самолеты
ночью, и сама собой пришла мысль, что это было связано с ожидавшимся визитом
Фиделя — отсюда и кардинальная модернизация порта. А, во-вторых, разбирало
любопытство, были ли среди новичков старые знакомые.
На заводе, в oficina de
proectistas, проектной конторе, Симонов узнал от Юры Афуксина, зама
Смочкова по кадрам и его шофера: из четверых прилетевших — трое красноярцев из
его объединения, и все — давние знакомые. А Игорь Седов — его близкий друг,
главный конструктор отдела, в котором Симонов был начальником. Они дружили
семьями уже лет десять.
Не терпелось поскорее всех
увидеть, тем более что с утра работа так и не начиналась. Едва группа спецов,
работавшая в одном зале с Cимоновым, пропела придуманный им гимн вынужденных
холостяков, посвященный их оставленным в Союзе женам, на не им написанные слова
и музыку: «Пришел другой, и я не виновата, что я любить и ждать тебя устала»,
как со второго этажа прибежал еще один зам Смочкова, Левин, человек без
определенных занятий, сохранивший на объемистом черепе остатки тронутых сединой
кудрей. У него были все признаки природного представителя сексменьшинств: карие
девичьи невинные глаза и оттопыренный круглый зад, а также безобразно толстые
лиловые, постоянно двигавшиеся в разных направлениях губы, часто обнажавшие
алые слюнявые десна и редкие зубки с неистребимым никотиновым покрытием.
По случаю наступающего
праздника Вадим Борисович был облачен в guayabera,
гуайаберу, - белую кубинскую национальную рубашку навыпуск с четырьмя
замысловато скроенными карманами на груди и на бедрах. В этой просторной плохо
проглаженной рубахе Левин походил на беглеца из психбольницы.
Владельцы гуайабер были, как
правило, и обладателями неких властных полномочий и особами, приближенными к
распределительной кормушке. Ибо на приобретение гуайабер, радиоприемников и
другого дефицита, а тем более автомашин, существовала особая очередность, касающаяся,
разумеется, только простых смертных. Для «гуайаберцев» этих проблем не существовало.
Лозунг коммунизма — «и мое - мое, и твое - мое» — для них, прозванных народом
«придурками», давно разрешила сама система номенклатурных привилегий.
Левин сначала как бы
боязливо просунул в дверь свою плохо прибранную голову и, убедившись, что ему
не грозит коварный удар по темени, более решительно предстал перед тружениками.
Они оторвавали свои озабоченные взгляды от письменных столов и кульманов.
- С наступающим Новым годом,
дорогие товарищи! — озарив сумрачное от прикрытых жалюзи пространство узкого и
длинного зала лучезарной губошлепской улыбкой и потирая руки, как актер перед
началом выступления, произнес Левин.
Его вспухшие от пародонтоза
красные десна и утонувшие наполовину в их рыхлой мякоти железные вставные и
остатки собственных прокуренных редких зубиков всегда вызывали в Симонове
содрогание. Неужели жена могла целоваться с ним?
— К сожалению, - продолжил
Левин, - вам придется оторваться от любимого дела, поскольку через десять минут
состоится советско-кубинский митинг перед бюстом Хосе Марти. А затем кубинская
сторона приглашает нас на новогодний активидад.
- Отлично! — первым ударил в
ладоши Володя Бурин, волгоградский спец по химзащите металлоконструкций от
коррозии. – А то я с утра мучаюсь: ну, как бы опохмелиться?!
Бурина обуревали не шуточные
страсти и забота о душевном спокойствии коллег. Так, он периодически успокаивал
холостяков, что у оставленных ими в Союзе безнадзорных жен если кое-что и сносится
в результате трения, то за год этот износ, как это было установлено его
лабораторными исследованиями, составит не более десятых долей миллиметра даже
при самой интенсивной эксплуатации.
Но главное, что этот
маленький, толстенький и веселый с виду сорокалетний мужичек с физиономией и
круглыми глазками бравого солдата Швейка, оказался совершенно непригодным к
жизни в загранке без семьи и детей. Застигнутый очередным припадком ностальгии,
он уходил в запой в горизонтальном положении: для начала напивался до чертиков,
ложился в постель, для спасения от жары завернувшись в мокрую простынь, и не
вставал двое-трое суток. А проснувшись от долгого забытья, высовывал из-под
простыни руку, чтобы дотянуться до бутылки с ромом, стоявшей на полу. И
принимал из горла очередную дозу, заливая нестерпимую тоску об оставленной им
любимой Родине.
Каждый рабочий день - сразу
после производственного гимна - он с торжествующим подвыванием вычеркивал из
самодельного календарика, приклеенного на стену над его письменным столом,
вчерашнюю дату. И потом громко объявлял народу, сколько суток и часов ему оставалось
до отлета из Гаваны в Москву.
После запоя, безжалостно,
чтобы не было соблазна, Бурин выбрасывал с балкона все начатые и не
распечатанные бутылки со спиртным. И серый, с мешками под глазами, воздевал
короткие ручки к небу и молил Бога не остановить его исстрадавшееся сердце до
возвращения в родные пенаты.
Как-то в начале очередного
запоя Бурин в час ночи завалился к Симонову и заорал с порога:
- Давай, командир, поднимай
своих охломонов – гулять будем!
Сонные, в одних трусах,
Сапега и Голосков прошлепали босыми ногами по каменным плитам к столу в
гостиной. Симонова остался стоять, прислонившись плечом к стене, спросонья злой
и неприступный. Пьяный кураж Бурина казался фальшивым и наглым. А Бурин сел
спиной к открытой в темноту балконной двери, выставил из кармана брюк изящную,
как балерина, бутылку «Белого аиста» и, не обращая внимания на хмурые физии
хозяев, выкрикнул призыв:
— Ну что, компаньерос
советикос, запендюрим по единой?
— Ради какого хрена? —
возмутился Симонов. — Через пять часов на работу.
- А остальные как
проголосуют? За или против? Значит, все против? Подчиняюсь большинству!
И, не оглядываясь, очень
эффектно и точно метнул коньяк через плечо в балконную темноту. Бутылка
завращалась в воздухе, как томагавк, и ночную тишину разорвал жуткий треск и
звон разбитого стекла. Снизу, от особняков кубинцев, доставшихся им от убежавших
в Штаты гринго, испуганно залаяли собаки. Бурин, не дожидаясь напоминания о
том, что бутылка могла разбиться о кудрявую голову аборигена или лысого
советика, поднялся и гордо удалился.
На утро Симонов первым делом
с балкона отыскал глазами останки взрывного устройства. Острые осколки стекла
безобидно отражали солнечные лучи, жидкость испарилась, оставив едва заметное
пятно на асфальте. И сам Бурин тоже испарился, чтобы дня через два появиться,
как ни в чем ни бывало, на месте разбитой бутылки в неизменных темных очках,
очень бодрым и жизнерадостным. Советики тянулись из подъезда, чтобы погреться,
покурить и поболтать в лучах декабрьского утреннего солнца, подышать ветерком с
океана перед отъездом на работу. Автобус к всеобщему удовольствию опаздывал.
Бурин подкатился к Симонову
ласковым шариком и ослепительно заулыбался.
— Ты прости за трюк с
бутылкой, — попросил он, явно не нуждаясь в прощении. — Иногда находит. Я как
будто и не пьяный был, раз все помню. Просто одиноко стало — захотелось душу
отвести с тобой. Как представлю, что еще девяносто три дня тут гнить, — в пору
повеситься! Нет, в загранку больше ни ногой!
Просто в уме не
укладывалось, что Бурин в Союзе был начальником крупного, около пятьсот
человек, монтажного управления. Черт знает, может, он и дома страдал запоями,
только умел маскироваться. Как, например, Князев, гендиректор научно-производственного
объединения, в котором работал Симонов. Тот хвастался, как после защиты
кандидатской степени и банкета по этому случаю выбросил из окна гостиницы, в
форточку, том своей диссертации. А утром спохватился и откопал полупудовый
фолиант из сугроба.
Таков уж русский характер:
предки бросали в воду трофейных княжон, а потомки – бутылки и диссертации…
***
Смешанная толпа празднично
одетых кубинских и советских проектировщиков и инженеров группы авторского
технадзора — всего человек сто двадцать — собралась перед фасадом офисины
проектировщиков под палящим солнцем на подстриженной лужайке, обсаженной по периметру
высокими диковинными белыми и розовыми цветами высотой почти в человеческий
рост.
На возбужденных людей с
кирпичного оштукатуренного пьедестала беспристрастно взирал белыми очами
гипсовый бюст апостола всех кубинских революций, поэт и автор романтической
драмы «Абдала» Хосе Хулиан Марти. Такими столбиками с беленьким апостолом, как
кладбище, была утыкана вся Куба. И в то же время давно почивший национальный
герой, судя по контрреволюционной радиостанции, носившей имя Хосе Марти,
вещавшей из Майами, служил апостолом и «гусанос», укрывшимся во Флориде под
крылом «грингос».
Сергей Лянка переводил речи
двух видных деятелей никелевого завода. Первым выступил рыжеватый, высокий,
всегда сдержанный и ироничный начальник проектного отдела Хосе Себастьяно. Для
докладчика он был одет с подкупающей простотой - в цветастую бейсболку и
потертые джинсы, явно приобретенные на черном рынке, контролируемом в Моа
советской «мафией». Такой товар по либретам в комерсиале сроду не продавался.
Себастьяно констатировал
радостный и бесспорный факт, что Куба за прошедший год далеко продвинулась в
благоухающий мир социализма под руководством компартии и вождя нации команданте-эн-хефе компаньеро
Фиделя Кастро.
Но вот дела на заводе, не
так хороши, как бы этого хотелось. Весь завод в июле простоял целую неделю на
ремонте. Произошло несколько крупных аварий в цехе выщелачивания. Не работают
питательные насосы на электростанции. Только недавно удалось отремонтировать
электропривод на третьем сгустителе.
Постоянно не хватает серной
кислоты, потому что на двух старых нитках по ее производству то и дело
происходят аварии. А новая, третья, из-за недопоставок оборудования из
Советского Союза строится медленнее, чем был построен американцами до революции
весь завод.
Печально, что в этом году
флагман кубинской промышленности не довыполнил план на 1800 тонн сульфидного
никеля и работает всего на семидесяти процентах от проектной мощности. На нее
при американцах производство вышло в первый же месяц после пуска завода при
пятистах работающих. Сейчас численность персонала составляет 2500 человек. Еще
полторы тысячи людей из разных провинций страны под руководством советских
специалистов заняты реконструкцией многих цехов.
Поэтому мы верим, что с
братской помощью «эсписиалистас совиетикос», под руководством коммунистической
партии во главе с любимым компаньеро Фиделем все эти трудности, безусловно,
будут преодолены. ?Feliz Ano Nuevo! - Счастливого Нового года! ?Patria o muerte! ?Venceremos! - Родина или смерть! Мы победим!
Длинное лошадиное лицо Хосе
Себастьяно осветилось лучезарной улыбкой, и он, по-мальчишески шустро, прыжком
отделившись от монумента своего великого тезки, слился с толпой.
В общем-то, рыжий
высокомерный Себастьяно, заядлый волейболист команды «Potros» (жеребцы) и pescador (рыбак), каждое воскресенье
проводивший на моторной лодке в открытом океане, слыл недоброжелателем
советиков и не чтил их технический гений. Его коварный, неблагодарный спич,
пропитанный ядовитыми намеками, только утвердил это мнение в уязвимых для критики
умах и сердцах посланцев великой страны.
После Хосе Себастьяно место
у основания бюста апостола занял Дуче — Анатолий Кондратьевич Смочков.
Номенклатурная гуайабера
висела на его острых ссутуленных плечиках, как на огородном чучеле, и его
несолидный облик старой заезженной клячи сильно подрывал авторитет могучей и
кипучей державы. Он долго изображал на своем мятом курносом лице глубокую задумчивость,
перемещая кожу по всей поверхности голого черепа ото лба к затылку и обратно.
Закатывал глаза и растягивал до ушей, а затем сжимал в куриную гузку бесцветные
губы. Острый кадык на морщинистой шее перемещался вверх-вниз, словно загонял в
горло патроны. И, наконец, с отцовской назидательностью напомнил
присутствующим, что советики уже давно процветают в стране с развитым социализмом,
постепенно переходящим в его последнюю стадию — коммунизм.
СССР многие годы бескорыстно
помогает Кубе строить такое же счастливое общество, щедро предоставляя ей беспроцентные
кредиты и долгосрочные кредиты под малый процент. Чем обеспечивает быстрый рост
ее экономического и оборонного потенциала перед лицом хищного и злобного
американского империализма. И яркий пример этому — дружная многолетняя работа
кубинских и советских специалистов на данном заводе. Мы проводим коренную
реконструкцию цехов благодаря крупному кредиту, предоставленному нашей партией
и правительством братской и свободной Кубе.
Для себя Симонов определил
смысл речей двух начальников примерно так: «А на кой хрен нам такая подмога?!»
— сказал кубинец. А советик ему ответил: «Дареному коню в зубы не смотрят»...
Взаимная неприязнь двух хефе
была притчей во языцах. Громкие перепалки происходили почти ежедневно в их
кабинете и вызывали смех кубинцев и советиков. Поэтому их плохо слушали и
нетерпеливо оглядывались назад.
За спинами митингующих на
крытой шифером автомобильной стоянке суетилась стайка мучач — хорошеньких
копировщиц из себастьяновской гвардии. Они, радостно чирикая, накрывала
шведский стол для активидада. И радость народа была непосредственной и
искренней, когда Сережа Лянка перевел последнюю фразу из смочковской тягомотины,
а Хосе Себастьяно ленинским жестом указал единственно верный курс - к
новогоднему столу.
Из алюминиевых репродукторов, подвешенных на столбах рядом с автостоянкой, загремела карнавальная музыка. Толпа развернулась коллективным задом к ораторам. И через минуту понеслись новогодние тосты, бутылки с ромом загуляли по кругу. Пили прямо из горла и закусывали «бокадильос» — пышными булочками с внедренными в них пластиками «хамона», ветчины, или консервированной югославской тушенки, напоминавшей Симонову американскую времен Великой Отечественной. Столы были завалены апельсинами, лимонами и бананами, но все предпочитали им бокадильос.
- Не забудь, сегодня в десять ночи идем к Лидии, — передавая Симонову бутылку с ромом для глотка, напомнил Голосков. — Закуп и все остальное — за мной. Потом раскинем, с кого сколько. Смотри, не нажрись со своими красноярцами на радостях.