Симонов пошел провожать Димитра. Он жил через два дома точно в такой же четырехэтажке - на верхнем этаже.

Дождь прекратился, небо очистилось от туч, и в свете полной луны белел серебристым туманом Млечный Путь. Ночной бриз тянул с гор нагретый воздух в сторону спящего в подсвеченной луной тьме океана.

Во многих квартирах советиков на балконах светились лампочки, и из распахнутых дверей неслась музыка и пьяные крики и песни. Гаванская лавка принесла заряд радости в однообразное существование колонии, и строгий запрет о соблюдении тишины и спокойствия после одиннадцати часов был забыт и начальством, и простыми советскими людьми.

Кубинская полиция такой вольности своим гражданам не прощала. Советиков же она дипломатично трогать избегала. За редким исключением. В прошлое воскресение рано утром полицейский джип доставил из старого Моа к одному из жилых домов советиков вспухший от рома труп пятидесятилетнего механика, приехавшего на Кубу из заполярного Мончегорска позагорать перед выходом на северную пенсию.

Стражи порядка бережно уложили коренастое тело убеленного благородной сединой механика у входа в подъезд на асфальт на растерзание «треугольника». На заседание этого неконституционного карательного органа мончегорец был немедленно доставлен после чудесного воскрешения при помощи холодного душа и опохмелки. Пару дней спустя - без громких почестей, труб и барабанов - механик был отправлен из тропиков в Заполярье - на довоспитание в родные пенаты с утвержденной святой троицей характеристикой. С этой бумажкой, по свидетельству Ивана Сапеги, беднягу не примут добровольным узником даже в СЛОН. Он же СТОН, близкий к Мончегорску заповедник Гулага в Соловецком монастыре.

По посадочной полосе - с упорством маньяка, как и все эти ночи, -носился «уазик» с тремя фарами в ожидании появления Фиделя. А в его прилет уже не верилось, как в высадку инопланетян из НЛО.

— Колко бензина ям, изгорям, израсходвам, а у нас в България един литър бензин коствам, стоит-та петдесет две стотинка. А у вас двадесет копейка, три раз дешевле. И это-та нарека дружба? Я в България получаю 220 лев и сколько аз, я могу карам, ездить на машина? Нет, я не хочу покупать машина! По-добре аз, я купувам...

Симонову так и не пришлось узнать о заветной мечте болгарина. Его густой бас перебил яростный фальцет с балкона четвертого этажа:

- Ты, молокосос, учишь меня, как детей клепать? Да меня в твои годы выбрасывали с третьего этажа из женских общежитий! А ты не даешь мне приглашать в гости прекрасных девочек? Сам не ам и другим не дам! Ну и дрочи втихомолку, а я сношаться хочу! Вот так, вот так! Иди, жалуйся, сексот! Бог накажет тебя, недоносок. Ты навеки останешься импотентом. Тебя еще в матке не существовало, а я уже был женатым и жил регулярной половой жизнью. Партия и правительство лишили меня этого главного удовольствия. Но если бы не ты, сосунок, я бы исправил эту ошибку. Ты разуй свои шары, посмотри, какие вокруг чудесные мучачи. Это же персики, королевские манго!

Дальше монолог метавшегося по балкону сексуально озабоченного новосибирца Николая Смолярова, напомнившие Симонову одновременно и призывы муэдзина к ночной молитве и признания Паниковского в любви к гусю, трансформировался в сплошной высокохудожественный мат.

В колонии все знали о конфликте Николая с двадцатилетним переводчиком Семой Вернером. Этот насупленный пай-мальчик проходил годичную языковую практику перед окончанием инфака в пединституте. Он экономил каждое сентаво, не пил, не курил, скудно питался, ни с кем не общался.

И был ярым противником прелюбодеяния.

Он не позволял Николаю приглашать в гости кубинок, методично вынуждая его к сохранению супружеской верности. И стоически сносил все поношения со стороны своего «сожителя», страстного поборника сексуальной революции. Но едва кубинка переступала порог их квартиры, Сема начинал быстро что-то бормотать по-испански, и девушка опрометью убегала вниз по лестнице. Навсегда!..

— Что ты ей сказал, мерзавец?! — взбешенно вопил Коля, ни бельмеса не понимавший в испанском.

Сема молча скрывался в своей комнате, а Николай в отчаянии выбегал на балкон и рыдающим утробным завыванием глухонемого просил убегавшую без оглядки кубинку вернуться.

Потом он врывался в спальню переводчика с угрозами убить его или, по крайней мере, покалечить.

Несколько раз он просил Сему перейти жить в другую квартиру, просил Матео, jefe , шефа, КАТа, отыскать ему приют в любом месте, только подальше от праведника-традуктора. Однако Смолярова никто не хотел понять.

А Вернера заправилы «треугольника» уговаривали написать жалобу на своего «сожителя». Но переводчик упирался: он не хотел прослыть доносчиком. А без заявления у «треугольника» не было документального основания для воспитательного воздействия.

Крики в квартире и с балкона — не в счет: кричали и матерились все. Семейные скандалы тоже были нормой: «крысы», привыкшие в Союзе трудиться наравне с мужчинами, здесь с ума сходили от безделья и не редко встречали супругов с работы в дымину пьяными. Бродили слухи, что наиболее отчаянные и морально неустойчивые из советских жен отлучались в старое Моа. Там они ухитрялись пообщаться с темнокожими кабальерос в неформальной обстановке и вернуться домой к окончанию трудовой вахты бледнокожих супругов удовлетворенными результатами секретной миссии.

Интерес советских женщин к мифическим способностям негроидной расы - незадолго до приезда Симонова в Моа - был подстегнут бесплатной рекламной кампанией, проведенной по личной инициативе какого-то черного эксгибициониста.

Кухонные балконы домов советиков были обращены в сторону высокого уступа, образованного ковшами экскаваторов и отвалами бульдозеров при расчистке террасы в теле холма под строительство жилого квартала.

И вот ранним вечером, когда женщины были заняты приготовлением ужина и почти все находились на балконах или у распахнутых балконных дверей, состоялось бесплатное представление. На искусственном обрыве, на уровне плоских крыш четырехэтажек, в бледном свете балконных лампочек и красной сигнальной лампы для самолетов, установленной на макушке водонапорной башни, перед изумленными взорами не испорченных порнографией представительниц нашей страны предстал весь в белом высокий молодой негр. И, говоря языком лучшего поэта советской эпохи, он достал из широких штанин не дубликат бесценного груза, а внушительный, не уступающий габаритами воспетому поэтом Барковым семивершковому образцу, оригинал.

Грозный предмет, похожий на резиновую полицейскую дубинку, отчетливо вырисовывался на фоне белых брюк. И этот ночной актер, немного отклонившись своим гибким телом назад, торжественно приступил к ритуалу публичной мастурбации.

С балконов сначала взметнулся всеобщий всплеск ужаса. Но постепенно всенародное возмущение переросло в восторженное изумление и всеобщий призыв: «Смотрите, смотрите!..» На крохотные балконы, заставленные разным барахлом, высыпало все население дома. К женам присоединились их мужья и даже дети. Понеслось всеобщее улюлюканье, обогащенное радостными криками уже принявших на грудь после трудового дня мужиков: «Давай, давай!»

Негр сначала плавно, а затем, ускоряя возвратно-поступательные движения, в бешеном темпе завершил свое выступление. И угрожающе поводил вороненым стволом в сторону всех балконов, как бы повторяя главную идею поэтического шедевра: «Смотрите, завидуйте!»

После чего спокойно спрятал оружие в предусмотренное для этого место, задернул «молнию» и, прощально поприветствовав почтенную публику поднятием уставшей от любимого занятия руки, удалился со сцены в сторону водонапорной башни.

На следующий день вся колония говорила об этом явлении негра народу, как о важнейшем международном событии с тайной надеждой, что вскоре оно должно найти свое поражающее воображение советиков продолжение.

Дня через два - в то же вечернее время - снискавший громкую скандальную славу незнакомец под восторженные возгласы женщин: «Вон он! Вон он!» — появился на обрыве и замер в ожидании.

По-видимому, он предпочитал давать представления при полном аншлаге, поэтому не спешил, ожидая, пока на балконы соберется и устремит на него нетерпеливые взоры вся почтенная публика. Однако едва самодеятельный артист извлек свою чернокожую «паспортину», как около него, словно из-под земли, выросли два жлоба в полицейской форме и заломили ему руки назад. Ужас из железа выжал стон — это закричали советские женщины, выражая свой справедливый протест против акта открытого насилия. Потом наступила гробовая тишина.

А безымянного актера под черные рученьки по высокому бурьяну навсегда увели на вершину кургана во тьму тропической ночи бдительные стражи нравственности, мгновенно отреагировавшие на болтливость советиков или донос в полицию их руководителей.

Димитр неожиданно поддержал Николая Смолярова в его схватке с Семой Вернером:

— Симеон не справедлив. Той, он млад още обучавам, учить Николай, свой баща, отец. Он длъжен почитам стар човек. Защо, почему Николай не може поканя, пригласить кубинка на гости в свой апартамент?

Симонову вспомнился Иван Сапега — тип почище Симеона. Душу пронзила тоска и тревога по Карине. И он, не дослушав Димитра, отдал ему сетку с коньяком и сыром, пожал его большую пухлую ладонь и побрел в свою келью - к вонючим кукарачам и кровожадным москитам.