Автобус ушёл, и его задние красные огни пропали в седых клубах выхлопных газов. Улица стала пустой и тёмной, с одним фонарём на столбе в дальнем конце, с бледными пятнами света из замёрзших окон на заезженной плотной и скользкой дороге. На какую-то минуту Шаталову стало одиноко, он оглянулся по сторонам, задержался взглядом на силуэтах людей, топтавшихся на остановке. Сразу за домами круто поднималась гора, она смутно тлела снегами, и над ней темно синело холодное небо в мелких и острых звёздах. Здесь была окраина города, граница розового купола, созданного его огнями.
Открылась дверь деревянного продуктового магазина, оттуда повалили пронизанный жёлтым электрическим светом пар, и мужской грубый голос сказал:
- Что же это за Новый год, если у вас на полке - один вишнёвый ликёр?
«Новый год!» - отозвалось где-то в груди, и Шаталов заспешил.
В поликлинике горело одно окно на втором этаже, там кто-то ходил – по занавеске двигалась бледная тень, и молодые деревья, покрытые инеем, в палисаднике по обеим сторонам деревянного крыльца на фоне старых брёвен светились ровным фосфорным светом.
Шаталов прошёл во двор поликлиники через распахнутые ворота по глубокой снежной колее, утрамбованной колёсами машин. У домика с двумя освещёнными окнами стоял светлый ЗИМ скорой помощи, мотор работал и в кабине сидел шофёр, наверное, ждал, когда выйдет доктор. Шаталов увидел в окне знакомую медсестру Люсю, спустился под горку налево, к двухэтажному зданию роддома, подумал мгновение, подошёл к палисаднику, просунул руку в щель между досками, нащупал вертушку и толкнул калитку. Дверца треснула, будто вскрикнула от неожиданности, и с ближнего куста с сухим шуршанием опал иней.
Шаталов с трудом, опасаясь, что оторвёт пуговицы на пальто, пролез в палисадник, ступил в глубокий снег, ощущая, как снег сыпется в ботинки, холодит щиколотки. Потом пошёл вдоль стены дома, высоко поднимая ноги, точно шёл по воде.
Все окна были зашторены и лишь одно, с рядом бутылочек на подоконнике, смело и весело вглядывалось в ночь, ждало прихода Нового года. Нижние стёкла тронула льдистая изморозь, и Шаталов привстал на носки, чтобы лучше видеть комнату. Снег в ботинках начал быстро таять, Шаталов улыбался смёрзшимися, потерявшими подвижность губами.
Под белым потолком в четыре ряда, плотно, одна к другой стояли белые, почти игрушечные кроватки и на них лежали белые свёртки. И в каждом свёртке, под слоем одеялец, пелёнок и распашонок, билась горячим родничком жизнь, начало всех начал, прошлое человечества и острый, и яркий луч в его будущее.
Лицо самого ближнего ребёнка Шаталов хорошо видел, было оно розовое, крошечное, с закрытыми глазами и очень серьёзное. Будто человечек думал о судьбах мира, устало прикрыв глаза.
Дверь в детскую открылась, вошла Лора, прижимая к груди два таких же свёртка, положила их на стол у стены, покрытый матовой клеёнкой, развернула одного ребёнка, и сразу он со скрюченными розовыми ручками и ножками стал похожим на гуттаперчевую куклу. Лора быстрыми и точными движениями взяла из стопок белья пелёнки и неуловимо быстро завернула ребёнка. Потом проделала то же самое со вторым, сунула им в рот пустышки и разнесла по кроваткам. И взяв двух других детей, скрылась за дверью.
Всё было, как в немом фильме. Тихо и морозно было вокруг и ни один звук не проникал из белой палаты.
«Ловко она с ними расправляется!» – думал Шаталов с тёплой нежностью к жене и к этим беспомощным человечкам.
Поженились они недавно, детей у них не было и то, что Лора так виртуозно обращалась с новорожденными, до которых дотронуться страшно, восхитило Шаталова. В армии он участвовал в соревнованиях на скорость и правильность разборки и сборки пулемёта. И сейчас ему вдруг вспомнились эти немного смешные соревнования с отрывистыми командами, звоном стальных деталей и резким щелчком контрольного спуска.
Лора вернулась скоро, захлопотала у стола, разливая молоко из пузатого флакона по маленьким бутылкам. Потом натянула по бутылочкам соски и разнесла по кроваткам. И было видно, как Лора двигает губами, говорит что-то ласковое, а движения её лёгкого тела в белом халате, стянутом узким поясом, точны и красивы.
Ноги начали мёрзнуть, Шаталов снял перчатку и осторожно постучал по стеклу согнутыми пальцами. Лора вздрогнула и расширенными глазами посмотрела на окно. Шаталов стукнул ещё раз, сказал громко:
- Это я!
Лора улыбнулась, подбежала к окну и подала знак рукой. И Шаталов, ступая в свои прежние следы, налитые густой тенью, пошёл к калитке.
- Знаешь, мне как-то неудобно, - говорил Шаталов.
Он уже сидел в комнате и лицо у него горело и ноги остро ломило.
- Ничего, ничего, посиди!
Лора коснулась его щеки своей лёгкой ладонью, пахнущей молоком.
- Там стоят на лестнице папаши, ждут записок, пустых сеток из-под передачи. А я ничем не отличился и меня сюда на их глазах пропустили.
- У тебя же блат! – засмеялась Лора. – Что ты зря возился здесь, делал проводку?
- И ты хочешь, чтобы блат невредимым перешёл в Новый год?
Лора опять коснулась его холодной щеки рукой и растаяла за дверью. И Шаталов долго сидел один, читал названия лекарств на пузырьках и пакетах, расставленных рядами в застеклённом шкафу, думал о странности своего положения, поглядывал на часы и прикидывал, где сейчас встречают Новый год. Он шёл с востока со скоростью современного самолёта плотной живой волной времени, и Земля вращалась навстречу этой волне, мерцая глубокими снегами под звёздным куполом неба.
Шаталов устал за день. В столярном цехе остановился станок, и Шаталову пришлось менять проводку от силовой сборки до станка. Провод засел в трубе намертво и, пока он его вытянул, а потом затягивал новый, спина взмокла. Вторую половину дня Шаталов пробыл на улице, подключал передвижной насос, сварочный трансформатор, исправлял магнитный пускатель на подъёмнике и устанавливал прожектор на крыше станции перекачки для освещения открытого угольного склада. А после работы часа четыре сидел над курсовым проектом по деталям машин, потому что надвигалась сессия и промедление было “смерти подобно”.
- Ты что клюёшь? – услыхал Шаталов и вздрогнул.
Лора взъерошила ему волосы, заглянула в глаза:
- Устал?
Шаталов поймал её руку, поцеловал.
- Немного, - сказал он.
- Я вижу, у тебя глаза красные.
- Мне скучно без тебя.
- Нельзя мне оставлять своё хозяйство. Стоит одному закричать, все норовят его поддержать. А я дирижирую. Заплакал – я ему в рот соску. Не помогает, беру на руки, ношу, уговариваю: помолчи, милый!
- Может и мне захныкать?
- Не надо. Ты не жалеешь, что прошёл?
- Нет. Это наш первый семейный Новый год, а я суеверный, не хочу, чтобы врозь.
- В будущем году нас будет трое.
- Тем лучше! Встретим Новый год в кругу семьи. Так принято.
- Постой!
Лора шагнула к двери, наклонила голову, прислушиваясь. Шаталов тоже невольно застыл, но ничего не услышал.
- Плачет, - сказала Лора. – Там уже собирают кое-что на втором этаже. Я побегу!
***
И Шаталов опять остался один, слушая, как гудит холодильник в углу и время от времени щёлкает термореле, и ему хотелось прилечь на кожаный диван или прямо красный потёртый ковёр, устилавший пол. Но в комнату изредка заходили женщины в белых халатах, - с некоторыми из них Шаталов был знаком, - доставали лекарства из шкафа или просто причёсывались, открыв зеркальную дверцу шифоньера, и вид у всех был озабоченный и как будто все они забыли, что совсем рядом Новый год. И разговор шёл только о деловом: о свежих пелёнках, подгузниках, молоке и лекарствах.
Лора пришла близко к двенадцати и увела Шаталова на второй этаж. Здесь в такой же комнате, в которой он только что был, стоял накрытый круглый стол с бутылкой шампанского в центре. И в комнате никого не было, словно всё это – колбаса, яблоки, конфеты, кабачковая икра, разложенные по фаянсовым тарелкам, и внушительная бутылка, жаждущая выстрела, было приготовлено для них двоих.
- Надо собрать всех, - сказала Лора, взглянув на часы, и ушла.
“Всё время один”, - подумал Шаталов, сел за стол и посмотрел в окно. Из тёмной его глубины смотрели расплывчатые отражения предметов и он сам – с двумя лицами, одним большим и светлым, а другим, затемнённым, ушедшим в темноту. А Новый год уже совсем близко, в каких-нибудь пятистах километрах. А может, он уже пролетел, ведь временные пояса условны.
- Вы к кому? – строго спросил Шаталова женский голос за его спиной.
Шаталов оглянулся, узнал санитарку Фросю, женщину в годах, чернявую и всегда весёлую. Он поздоровался, но Фрося тем же официальным тоном спросила:
- И давно у вас началось, молодой человек?
- Что?
- Схватки. А ну, быстренько на стол!
- Так здесь некуда!
- Не на этот. Марш, марш в акушерскую.
В комнату уже входили женщины, и сразу стало тесно от белых халатов и смеха.
- Слава богу, хоть один мужик здесь оказался! – сказала Фрося.
Вот и заставим его родить, - предложила акушерка Лида.
- Была она совсем молоденькая, с большим белым лицом и голубыми глазами. Её муж работал аппаратчиком на том же заводе, что и Шаталов.
- Да ему ещё рановато, кажется, - оглядев Шаталова, высказалась дежурный врач, тоже молодая, с чёрными и влажными глазами.
- Вы правы, мне ещё рано, - быстро подтвердил Шаталов.
- Ох, уж эти медики! – сказала Лора.
И тут Фрося закричала:
- Дурочки! Новый год прозеваем.
Шаталов поспешно содрал с бутылки хрустящий станиоль. Лора дёргала его за локоть и жалобно умоляла:
- Пожалуйста, потише! Пожалуйста.
- Пусть стрелит, пусть как следует стрелит! – ликовала Фрося.
Шаталов наклонил бутылку, плавно качнул пластмассовую пробку, бутылка охнула, обдав руку влажным дыханием, и все облегчённо вздохнули. Шаталов стал разливать шипучую жидкость по гранёным стаканам.
- Что бы мы делали, если бы не он? – спросила Фрося.
Ответить ей не успели. В коридоре послышалась возня, топот, стоны, дверь распахнулась и сначала показалась старуха в пуховой шали, а за ней бледное женское лицо с расширенными глазами и прикушенной губой. Комната вмиг опустела.
Шаталов сел. В стаканах быстро таяла белая пена и на жёлтой поверхности, поднимаясь со дна, вспыхивали и гасли белые искры.
За дверью быстро ходили, слышались отрывистые слова, пахло детскими пелёнками и эфиром, смешанным запахом яслей и больницы.
Шаталов смотрел на часы. Движение секундной и минутной стрелок не совпадало. И если судить по минутной стрелке, было без двух минут полночь, а по секундной – без полутора.
Странное настроение испытывал Шаталов в эти минуты. Время как будто сжималось перед невидимым барьером, волна времени поднималась всё выше, заполняя пространство… И вот время остановилось, всего на миг, на один скачёк секундной стрелки, и потом хлынуло дальше, за эту маленькую больницу, за город, заливая заснеженные горы, тайгу, поля. И сразу спало напряжение, и вспомнилось, что ничего этого не было, время не останавливалось. Просто он сидит в роддоме и где-то рядом появляется на свет человек, которому пока нет дела до смены лет, он сам сгусток будущего, мудрое порождение безграничного прошлого.
И когда вошли весёлые раскрасневшиеся Лора и Фрося, Шаталов подумал, что, по-видимому, ничего не произошло.
- Ещё долго? – спросил Шаталов.
- Всё уже, - сказала Лора. – Моют руки, сейчас придут.
- Скоро ли они, черти! – воскликнула Фрося. – Хоть язык свой жуй, до того есть охота.
- Вы как по тревоге соскочили, - сказал Шаталов.
- Соскочишь, - засмеялась Лора. – Вчера одна прямо в скорой родила, на ходу, в салоне.
- А с неделю назад, - откусывая от кружочка колбасы, сообщила Фрося, - одна два дня рожала. Рекорд по весу ставила. Мальчишка родился на шесть килограммов почти. Хоть сейчас в школу.
- Еле поднимаю этого хомяка, - пожаловалась Лора.
Шаталов смотрит на жену, отмечает милые знакомые подробности её лица – смуглую пушистую щёку, невысокий гладкий лоб, прядку волос над ухом – она светлей, чем все волосы, - приоткрытые румяные губы – неужели он целовал их? В прошлом году…
- А вот и они, голубушки! – известила Фрося, хлопнув в ладоши.
В комнату шумно вошли дежурный врач, - она раскатывала рукава халата, - акушерка Лида и потом - седая нянечка тётя Маша, по словам Лоры, очень чистоплотная и исполнительная.
- Слава богу, всё! – сказала врач.
Чёрные глаза у неё как будто стали ещё больше.
- Порядок! – подтвердила Лида. – Девчонка что надо, почти на четыре кг.
Подняли стаканы и звякнули ими от души.
- Наш тост простой - за Новый год, за новое счастье! – сказала врач.
- И за новорождённую! – добавил Шаталов и застеснялся.
Выпили и дружно поморщились – шампанское выдохлось и по вкусу напоминало творожную сыворотку.
- Проворней ешьте, - сказала Лида. – В нашем деле всякое может быть.
- А ты, Миша, не обращай на нас внимания. Пей и ешь сколько влезет, - сказала Фрося Шаталову. – Ты ведь у нас один.
- Я дипломат, - сказал Шаталов. – Представитель мужского пола, аккредитованный в родильном доме.
- И всё-таки надо бы тебе в акушерскую, - настаивала Лида.
- Вот и Новый год, девчонки, - сказала врач. – Вы это чувствуете?
- Конечно, - убеждённо проговорила Лора. – Только не пойму, куда время девается.
- Мне по философии, помню, на экзамене попался вопрос – «пространство и время», - прикрыв глаза пушистыми ресницами, сказала врач. – И я запомнила: время характеризуется необратимостью.
- Значит, как при родах, - вздохнула Фрося. – Откуда сосунок появился – обратно не затолкнёшь.
- Похоже, - усмехнулась врач.
- Ну, и не надо! – бодро воскликнула Лора, сжала под столом руку мужа, шепнула тепло в ухо: «А вдруг на обратном пути не встречу тебя?»
Шаталов посмотрел в глаза Лоры. Они были чистыми и глубокими, с мелкими зелёными искрами у зрачков. Он ничего не сказал, он не хотел слов – и так было очень хорошо.
В дверь просунулась молоденькая няня, сказала громким шёпотом:
- Лора, кормить скоро!
И все заторопились и стали просить, чтобы Шаталов допил вино, а тётя Маша сказала, что одна уберёт со стола – без его помощи.
Шаталов спустился с Лорой на первый этаж по холодной деревянной лестнице.
- Как странно, - сказала Лора, - Новый год и ничего не изменилось.
- А мне чудится, изменилось, но не пойму что.
Шаталов привлёк Лору одной рукой, поцеловал в губы и оглянулся.
- Ты совсем как маленький! – засмеялась Лора и тихонько оттолкнула его.
- Я просто прежний. Учти, первый поцелуй в этом году за мной. Значит, я люблю тебя больше.
***
Шаталов лёг на кожаный диван, покрытый прохладной простынею, под старенькое белое покрывало, разлохмаченное по краям. И покрывало, и простыня издавали тёплый больничный запах.
Лора коснулась его щеки чуть клейкими, как липовый мёд, губами, пожелать спокойной ночи, выключила свет и ушла к своим детишкам. Самому старшему из них было одиннадцать дней. А всем двадцати шести вместе, - Шаталов сейчас подсчитал это, - не больше полугода.
Лёгкий и нежный лунный свет наполнял комнату, отчётливо был виден каждый предмет. Грани пробки на графине светились острыми желтоватыми лучами, и сам графин был налит густым жёлтым светом.
Шаталов лежал и думал о многих жизнях, которые начались и ещё начнутся под этой крышей, о Лоре, о самом себе, как он будет жить дальше, о простоте и сложности человеческого существования. Мысли родились сбивчиво, мешаясь с лунным светом, и он скоро уснул непорочным сном человека на новом месте. А когда он открыл глаза и близко от себя увидел лицо Лоры, ему показалось, что он слышал, как она вошла и как наклонилась над ним.
- Знаешь, пока ты спал, ещё трое родились. И всё девчонки! Говорят, девчонки к миру, - прошептала Лора и засмеялась тихо и звонко, и голубой воздух в комнате задрожал и стал живым.
- Им повезло, - тоже шёпотом сказал Шаталов. – У них всегда будут весёлыми дни рождения. А ты устала, я это чувствую.
- Ничего, отосплюсь днём. Мне спокойно. Ты спишь рядом, и я всё время об этом помню.
Она сидела на корточках, и лицо её, освещённое сбоку луной, было голубым, как лицо Аэлиты, и бесконечно прекрасным и родным было оно. И Шаталов боялся пошевельнуться, чтобы не спугнуть это чувство любви и полного счастья.
- Ладно, спи, милый, - сказала Лора, положила ему на лицо свою голову, и он почувствовал, как она закрыла глаза и какие у неё тяжёлые веки.
И он лежал по-прежнему тихо, впитывая в себя её усталость, вдыхая запах её волос, чистый, похожий на запах свежескошенного сена.
Потом она шумно встала, выпрямилась и покачнулась, протирая глаза, и ушла, щёлкнув дверью.
- Четверо, - сказал Шаталов, глядя на окно за которым в бело-голубом сиянии топорщились редкие ветви молодых деревьев, виднелся на пригорке домик дежурных скорой помощи с голубой крышей над затенённой стеной со светящимся прямоугольником окна.
В этой ночи родился и Новый год, который рисуют малышам, мчащимся на ракете, и эти девчонки со смешными розовыми одинаковыми лицами.
А утром, - на часах было шесть, - Лора сказала, что родилось ещё трое, и опять засмеялась: такого здесь при ней не бывало.
Шаталов встал, быстро оделся, растёр онемевшее со сна лицо ладонями, - на них ощущались твёрдые бугорки мозолей, - подошёл к окну. Во дворе, скользя по снегу и стенам дымчатым светом фар, разворачивалась карета скорой помощи. Над белым пологом горы, в бесконечной синеве, настоянной на ночном морозе, мерцали звёзды. Слали свои сигналы Земле, поздравляли. Шаталов вспомнил, что при рождении человека на небе загорается новая звезда, маленький радостный светильник, находить который умели давным-давно хитроватые звездочёты с белыми бородами. И где-то сегодня, наверное, прямо над этим домом, затеплились семь новеньких звёздочек первой величины. Первой, потому что судьба человека, свет его жизни должен быть ярким и тёплым – иначе и жить не стоит.
Красноярск,
ноябрь-декабрь 1964г.